Удивительна судьба Игоря Северянина. Самый популярный поэт начала ХХ века, избранный “королем поэтов” в Москве в 1918 году, и совершенно забытый уже к середине ХХ века. Был недавно в букинистическом магазине в Петербурге — стопки книг об Андрее Белом, о Бальмонте, о Брюсове, о Северянине — ничего.
Думаю, он сам повинен в этом. После революции переселился на свою дачу в эстонском местечке Тойла, думал отсидеться, а оказалось — навсегда. Там и жил, женился на местной эстонской крестьянской девушке Фелиссе Круут, которая ради него перешла в православие. До революции — это был дальний дачный поселок для Петербурга, в Тойла себе построил настоящий дворец купец Елисеев. После революции, когда граница между Советской Россией и буржуазной Эстонией была на замке, Тойла совершенно обезлюдела, превратилась в эстонскую глушь. Игорь Северянин оказался и вне России, и вне эмиграции, центры которой: Париж, Берлин, Прага, Белград, — становились очагами русской культуры.
В 20-е годы он еще изредка выезжал выступать в Белград, Ригу, Берлин, издавал там книги, но его поэзия не находила отклика в эмиграции. От поэзии грезофарсов и утонченных поэз он перешел к пейзажной лирике и ностальгии по России. Такого поэта Игоря Северянина, русофила до мозга костей, нынешняя Россия не знает вовсе..
По сути, почти ничего не держало его в Эстонии, думаю, так бы и перебрался он назад в Россию, особенно после поездки в Берлин, где его друг-недруг Владимир Маяковский чуть было не уговорил поэта вернуться в Москву, в активную поэтическую жизнь. “В Берлине я, уговариваемый друзьями, — вспоминал Северянин, — хотел, не заезжая в Эстонию, вернуться в СССР, но Ф. М. (Фелисса Михайловна Круут, с которой он обвенчался в Эстонии в 1922 году) ни за что не соглашалась…”
Мало кто из русских поэтов в эмиграции так тосковал по России, как казалось бы, до мозга костей прозападный, “весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском”, эпатажный поэт Игорь Северянин, который свое творчество посвящал России.
О России петь — что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам…
О России петь — что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать…
О России петь — что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть…
И ты прошепчешь: “Мы не во сне?.,”
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя…
Россия соединялась в душе поэта с его же глубинным православием, о котором тоже и не догадываются многие ценители северянинских поэз. Неслучайно он неоднократно пешком ходил из своих эстонских деревень до Пюхтицкого монастыря, а это за тридцать километров. Обычно с ночевкой у озера.
На восток, туда, к горам Урала,
Разбросалась странная страна,
Что не раз, казалось, умирала,
Как любовь, как солнце, как весна.
И когда народ смолкал сурово
И, осиротелый, слеп от слёз,
Божьей волей воскресала снова, —
Как весна, как солнце, как Христос!
К Северянину приходит понимание своей собственной вины и вины миллионов эмигрантов, покинувших Россию. Тоньше и глубже всяких политиков и экономистов чувствует поэт Игорь Северянин, что его Россия отстраивается, мужает, крепнет, и уже без него, без всех, покинувших отчизну. По-своему это противостояние главному тезису русских эмигрантов: мы не в изгнании, мы в послании…
Без нас
От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас:
Россия построена заново
Не нами, другими, без нас…
Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж.
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь!
И вот мы остались без родины,
И вид наш и жалок, и пуст,
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст.
Думаю, также с завистью, с ревностью, иные с ненавистью смотрели на возрождающуюся Державу миллионы русских эмигрантов, от Деникина до Врангеля, от Бунина до Мережковского, от Керенского до Милюкова. Было чему позавидовать. Ведь, уезжая из России, они были уверены, что скоро все вернутся на руины и начнут создавать новую Россию, а она, матушка, и без них развернулась во всю мощь и ширь. А им оставалось прозябать в эмиграции на чужих подачках, так и оставаясь до конца жизни чужими.
Но Северянин корил себя, русского, что недостаточно сил отдавал своей стране, своему народу. Этот былой певец причудливых миррелей и менестрелей, подобно Маяковскому тянулся к своему народу, хотел помочь ему.
Москва вчера не понимала,
Но завтра, верь, поймет Москва:
Родиться Русским — слишком мало,
Чтоб русские иметь права…
Родиться Русским — слишком мало,
Им надо быть, им надо стать!
Остается в душе одна Россия. Сегодня трудно представить подобное состояние русского поэта в эмиграции, да и былые поклонники грезера Северянина отворачиваются от его стихов о России. Им стыдно за них.
Много видел я стран и не хуже её —
Вся земля мною нежно любима.
Но с Россией сравнить?.. С нею — сердце моё,
И она для меня несравнима!
Чья космична душа, тот плохой патриот:
Целый мир для меня одинаков…
Знаю я, чем могуч и чем слаб мой народ,
Знаю смысл незначительных знаков…
Тем самым Игорь Северянин сразу же себя обозначил для всей эмигрантской своры орущих и проклинающих Россию людей. Переступил черту, что неоднократно делал в своей жизни.
Своим поэтическим поведением Игорь Северянин замкнул кольцо своего одиночества, своего забывания. Эмигрантам он не подошел из-за таких: то просоветских, то отчаянно русских стихов, в Стране Советов он оставался чужим, в силу своей жизни в Эстонии, в эмиграции. И хотя вместо антисоветских памфлетов он скорее пишет антиэмигрантские злые заметки, признавать в СССР его не торопятся. Да и кто доберется до эстонских глухих деревень, что в Тойла, что в Саракюлля.
В 1931 году у поэта выходит его лучший эмигрантский сборник стихов “Классические розы”, далее последовало несколько продолжительных гастрольных поездок по Европе, и потом наступило полное забвение. Ни книг, ни публикаций, ни гастролей.
Стала жизнь совсем на смерть похожа:
Все тщета, все тусклость, все обман.
Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась,
Чтобы кануть вместе с ней в туман…
Самое страшное в его жизни наступает после разрыва с Фелиссой. Худо-бедно, но за Фелиссой стоял и ее крепкий местный род, и, несмотря на отсутствие гонораров, с голоду бы они не умерли, на жизнь поэту эстонские хуторяне наскребли бы средств. Неслучайно и сам поэт перед смертью признавал свой разрыв с женой самой большой ошибкой в жизни.
С новой подружкой Верой Коренди Игорь Северянин уже был обречен на полную нищету. Мотались по самым дальним деревням типа Саракюлля, где Вера находила изредка себе работу в сельской школе, но что было делать там русскому поэту?
Проживая в жутчайших условиях, в сараюшках, хилых домиках в эстонских глухих селениях, спасаясь от голода ловлей рыбы, он только и мог, что мечтать о покинутой России. Он писал в своей одинокой глуши:
Десять лет — грустных лет! — как заброшен в приморскую глушь я.
Труп за трупом духовно родных. Да и сам полутруп.
Десять лет — страшных лет! — удушающего равнодушья
Белой, красной — и розовой! — русских общественных групп.
Десять лет — тяжких лет! — обескрыливающих лишений,
Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.
Десять лет — грозных лет! — сатирических строф по мишени
Человеческой бесчеловечной и вечной вражды.
С белой эмиграцией он знаться не хотел, да и не было ее в Эстонии. Эстонского языка Игорь Северянин так до конца жизни и не выучил, первые годы ему все переводила жена Фелисса, когда он с ней разошелся, стало тяжелее.
Десять лет — странных лет! — отреченья от многих привычек,
На теперешний взгляд, — мудро-трезвый, — ненужно дурных…
Но зато столько ж лет рыб, озер, перелесков и птичек
И встречанья у моря ни с чем не сравнимой весны!
Да и сам поэт пишет в письме другу: “издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я пишу стихи, не записывая их, и почти всегда забываю”. Где-то года с 1936-го он почти полностью перестал писать стихи: незачем, никто не печатал, да и напечатанные никто не покупал.
К 1940 году здоровье Игоря Северянина резко ухудшилось, но денег не было ни на врача, ни на лечение, ни на саму жизнь. И потому без всяких политических причин, без лакейства и трусости он искренне, с огромной надеждой, как никто другой, был рад присоединению Эстонии к Советскому Союзу. Он писал Георгию Шенгели: “Я очень рад, что мы с Вами теперь граждане одной страны. Я знал давно, что так будет, я верил в это твердо. И я рад, что это произошло при моей жизни: я мог и не дождаться: ранней весной я перенес воспаление левого легкого в трудной форме. И до сих пор я не совсем здоров: постоянные хрипы в груди, ослабленная сердечная деятельность, усталость после небольшой работы. Капиталистический строй чуть совсем не убил во мне поэта: в последние годы я почти ничего не создал, ибо стихов никто не читал. На поэтов здесь (и вообще в Европе) смотрели как на шутов и бездельников, обрекая их на унижения и голод. Давным-давно нужно было вернуться домой, тем более что я никогда врагом народа не был, да и не мог им быть, так как я сам бедный поэт, пролетарий, и в моих стихах Вы найдете много строк протеста, возмущения и ненависти к законам и обычаям старой и выжившей из ума Европы…”
Мало что зная о Советском Союзе, он поэтизирует его так же, как раньше поэтизировал своих принцесс из замков. Я бы назвал этот последний в его жизни цикл стихов “Сталинский грезофарс”. Вот одно из стихотворений, называется “В наш праздник”:
Взвивается красное знамя
Душою свободных времен.
Ведь все, во что верилось нами,
Свершилось, как сбывшийся сон.
Мы слышим в восторженном гуле
Трех новых взволнованных стран:
— Мы к стану рабочих примкнули,
Примкнули мы к стану крестьян.
Наш дух навсегда овесенен.
Мы верим в любви торжество.
Бессмертный да здравствует Ленин
И Сталин — преемник его!
Его сразу же напечатала газета “Советская деревня” (Нарва, 13 августа). Поражают быстрая реакция поэта на события и его категорическая оценка. Он поверил в новую жизнь для себя. В этой газете были опубликованы две большие подборки советских стихов Игоря Северянина. Как он пишет в Москву своему другу Георгию Шенгели 9 октября 1940 года: “Все три стихотворения “В наш праздник”, “Наболевшее…”, “Привет Союзу” были помещены в нарвской газете “Советская деревня” и, кроме того, взяты у меня спецкором “Правды” П.Л. Лидовым и В.Л. Теминым, когда 11 авг<уста> они посетили меня в Усть-Нарове и долго беседовали со мною, сделав более десяти снимков с меня дома и на реке”.
Вторая публикация в нарвской газете, состоявшаяся 6 сентября 1940 г., включала в себя два стихотворения Игоря Северянина: “Наболевшее…” (“Нет, я не беженец, и я не эмигрант…”), написанное за год до того (26 окт. 1939 г.) и “Привет Союзу!” (“Шестнадцатиреспубличный Союз…”), написанное 28 июля 1940 г.
Шестнадцатиреспубличный Союз,
Опередивший все края вселенной,
Олимп воистину свободных муз,
Пою тебя душою вдохновенной!
Нью-Йорк, Берлин, и Лондон, и Париж
Перед твоим задумались массивом.
Уж четверть века ты стоишь
К себе влекущим, грозным и красивым.
И с каждым днем ты крепнешь и растешь,
Все новые сердца объединяя.
О , как ты человечески хорош,
Союз Любви, страна моя родная!
И как я горд, и как безбрежно рад,
Что все твои республики стальные,
Что все твои пятнадцать остальные
В конце концов он создал Ленинград,
И первою из них была — Россия!
28 июля 1940 год.
Думаю, вряд ли случайно , без задания сверху, его в Усть-Нарве посетили два спецкора из “Правды” и “Известий”, двух центральных советских газет. Значит, интересовала судьба известного русского поэта и наших идеологов. Перед этим его в деревне посетил оказавшийся там вместе с соетскими войсками писатель Павел Лукницкий.
О стихах советского периода Игоря Северянина я нашел только одну публикацию литературоведов Е. Куранда, С. Гаркави. “Стихотворения Игоря Северянина 1939‑1941 годов: к вопросу текстологии и истории публикации”. Литературоведы пишут: “В центральной прессе стихи Игоря Северянина появляются в марте следующего года — в мартовском номере журнала “Красная новь”. Это всё тот же “Привет Союзу!”, правда, с купюрами четырех строк и “Стихи о реках” (“Россонь — река совсем особая…”), написанные тогда же, 8 сентября 1940 г.
В мае 1941 г. имя Игоря Северянина появляется на страницах журнала “Огонёк”. Его стихотворение помещено в рамке, в центре страницы, на которой напечатаны три рассказа Вересаева. В той же рамке, под стихотворением Северянина “О том, чье имя вечно ново”, помещено стихотворение М. Исаковского “Песня” (“На горе белым-бела / Утром вишня расцвела…”). Здесь, на наш взгляд, любопытен и выбор стихотворения Северянина, и его соседство с Исаковским. Дело в том, что 12 сентября 1940 г. в письме к Г.А. Шенгели Игорь Северянин посылает ему два стихотворения “Стихи о реках” и “Сияет даль…”, написанные 8 сентября, сопроводив их словами: “<…> м<ожет> б<ыть>, отдадите их куда-либо, напр<имер>, в “Огонек” или др<угой> журн<ал>, — этот гонорар меня весьма поддержал бы”.
Как видим, “Огонек” (а скорее всего, Г. Шенгели, пристраивавший стихи Игоря Северянина в центральной советской печати) предпочел в качестве дебюта Северянина в роли советского поэта другое стихотворение, написанное в 1933 г., в его эмигрантский период. В качестве объяснения можно привести следующие соображения. “О том, чье имя вечно ново” — произведение на беспроигрышную, с точки зрения создания советской репутации поэту, “пушкинскую” тематику, в чем (в создании новой репутации — советского, или, по крайней мере, лояльного советской стране поэта) Игорь Северянин, безусловно, нуждался. Пушкинская же тематика и “пушкиноведение” как отрасль государственной пропаганды приобрело в середине 1930-х знаковый смысл, обращение к этой теме в общем хоре других участников государственно одобряемых мероприятий практически стало мандатом политической лояльности”.
Согласен я и с мнением литературоведов, что “…часто говорят, что пишущий на советские темы Игорь Северянин — это “другой Северянин”, а его стихи осени 1940‑1941 гг. “крайне слабые”. Мы не разделяем этого мнения. То воодушевление, то “живое дело”, то творческое общение, которые он обрел в последний год своей жизни, не дают к этому оснований. Стихотворения, написанные в “советский период”, — это “тот самый Северянин”, что и в ранних своих стихах: по поэтической технике, по способу восприятия действительности”.
Е.Куранда и С.Гаркави считают, что, если бы не война, Игорь Северянин был бы принят в Союз писателей и занял бы вполне достойное место в литературной жизни Страны Советов. В 40-е годы немало вернувшихся из эмиграции литераторов были доброжелательно приняты советской властью, среди них были и Куприн, и Вертинский, почему же Северянину было не занять среди них законное и почетное место?
Помимо продвижения стихов Игоря Северянина в центральной печати, Шенгели планировал прибегнуть к еще одной, установившейся в 1930-е годы писательской практике — личного обращения к Сталину. Обсуждению этого сценария посвящено письмо Шенгели Игорю Северянину от 28 сентября 1940 г., частично цитировавшееся исследователями, полный текст которого хранится в РГАЛИ: “Стихи, присланные Вами мне, поразительно трогательны и прекрасны, но — я думаю, что не стоит Вам начинать печататься с них. Вот в чем дело. У Вас европейское имя. Однако за долгие годы оторванности от родной страны Вас привыкли считать у нас эмигрантом (хотя я прекрасно знаю, что Вы только экспатриант), и отношение лично к Вам (не к Вашим стихам) у нашей литпублики настороженное. Эго понятно. И поэтому, мне кажется, Вам надлежит выступить с большим программным стихотворением, которое прозвучало бы как политическая декларация. Эго не должна быть “агитка” — это должно быть поэтическим самооглядом и взглядом вперед человека, прошедшего большую творческую дорогу и воссоединившегося с родиной, и родиной преображенной.
И послать это стихотворение (вместе с поэтической и политической автобиографией, с формулировкой политического кредо) надо не в “Огонек” и т. п., а просто на имя Иосифа Виссарионовича Сталина. Адресовать просто: “Москва, Кремль, Сталину”. Иосиф Виссарионович поистине великий человек, с широчайшим взглядом на вещи, с исключительной простотой и отзывчивостью. И Ваш голос не пройдет незамеченным, — я в этом уверен. И тогда все пойдет иначе…”
Игорь Северянин последовал совету. По крайней мере, в его письме к Г. Шенгели от 31 января 1941 г. содержится отчет о промежуточном результате работы (или ее намерениях) над такой манифестацией: “Письмо И.В. Сталину у меня уже написано давно, но я все его исправляю и дополняю существенным. Хочется, чтобы оно было очень хорошим”.
Дальнейшая судьба письма Игоря Северянина к Сталину неизвестна, но поэтическая декларация, которая должна была бы стать наглядным подтверждением намерений, провозглашаемых в письме, была написана и выслана Г. Шенгели. Мы имеем в виду стихотворение Игоря Северянина, до сих пор полностью не введенное в научный и читательский оборот. Эго стихотворение “Красная страна”. Впервые оно упомянуто в письме к Шенгели от 23 мая 1941 г.: “А что “Красная страна”? Разве ее никто не берет? На мой взгляд, она неплохо сработана. Не послать ли ее мне Дунаевскому? Посоветуйте вообще, что ему послать”.
Рождался хороший ли, плохой ли, но советский поэт Игорь Северянин. Может быть, в мечтах старого и больного романтика виделось, что его стихи приравнены к стихам Володи Маяковского. Он представляет в письме к Шенгели от 9 ноября 1940 года : “В скором времени я напишу Сталину, ибо знаю, что он воистину гениальный человек”. И далее делится своими планами: “Я хотел бы следующего — пять-шесть месяцев в году жить у себя на Устье, заготовляя стихи и статьи для советской прессы, дыша дивным воздухом и в свободное от работы время пользуясь лодкой, без которой чувствую себя как рыба без воды, а остальные полгода жить в Москве, общаться с передовыми людьми, выступать с чтением своих произведений и совершать, если надо, поездки по Союзу. Вот чего я страстно хотел бы, Георгий Аркадьевич! То есть быть полезным гражданином своей обновленной, социалистической страны, а не прозябать в Пайде…”
В разгоряченном мозгу стареющего поэта уже бушуют грандиозные замыслы, хотя в жизни продолжаются все те же бытовые проблемы, прежде всего катастрофическая нищета. Он ждет советские гонорары, посылает стихи в советские журналы.
Прислушивается к словам московским
Не только наша Красная земля,
Освоенная вечным Маяковским
В лучах маяковидного Кремля,
А целый мир, который будет завтра,
Как мы сегодня — цельным и тугим,
И улыбнется Сталин, мудрый автор,
Кто стал неизмеримо дорогим.
Ведь коммунизм воистину нетленен,
И просияет красная звезда
Не только там, где похоронен Ленин,
А всюду и везде, и навсегда.
Первым в этом сталинском цикле было написано стихотворение “Привет Союзу” 28 июля 1940 года. Затем “В наш праздник”, поэт стал неожиданно для самого себя воплощать свои, уже советские, грезы в цикл стихов о все еще незнакомой, но родной державе:
Только ты, крестьянская, рабочая,
Человечекровная, одна лишь,
Родина, иная, чем все прочие,
И тебя войною не развалишь.
Потому что ты жива не случаем,
А идеей крепкой и великой,
Твоему я кланяюсь могучему,
Солнечно сияющему лику.
Думаю, вряд ли Георгий Шенгели сам или через своих знакомых в журналах устраивал публикации Северянина в советских центральных журналах. Такого просто не могло быть. Я уж не знаю, на каком верху, может, с подачи самого Сталина, но было дано добро на возвращение Северянина в русскую советскую литературу. Достойным завершением ” грезофарса” стало стихотворение “Красная страна”.
Думаю, если бы не начавшаяся война, этот стих стал бы главным в триумфальном возвращении поэта на союзную арену. Увы, не случилось. Все планы разрушила война. При первых бомбежках Ленинграда издательство было уничтожено, а вместе с ним сгорел и альманах со стихами Северянина. Оригинал стихотворения “Красная страна” и сейчас хранится в Отделе рукописей Российской нацбиблиотеки, в архиве С.А. Семенова с редакторской правкой Рождественского.
Красная страна
Стройной стройкой строена
Красная страна,
Глубоко освоена
Разумом она.
Ясная, понятная,
Жаркая, как кровь,
Душам нашим внятная
Первая любовь.
Ты, непокоримая,
Крепкая, как сталь,
Родина любимая —
Глубь и ширь, и даль.
Радость наша вешняя,
Гордость наша ты,
Ты — земная, здешняя,
Проще простоты.
Мира гниль подлецкая
Вся тебе видна,
Честная советская
Умная страна.
Враг глухими тропами
Не пройдет сюда .
Светит над Европою
Красная звезда.
И в пунцовых лучиках
Худшее сгниет,
Остальное ж, лучшее,
К нам само придет.
Над землей возносится
Твой победный свет,
Ты ведь мироносица,
Лучше ж мира нет.
Стойким сердцем воина
Ты средь всех одна.
Стройной стройкой строена
Ты, моя страна!
Думаю, это стихотворение злободневно и по сегодняшний день. “Сталинский грезофарс” Игоря Северянина состоялся.
Удивительна судьба этих стихов в наше перестроечное время: они попали в самый “черный список”, по сути, запрещены. Как в советское время запрещали стихи антисоветские, так в перестроечное время стали нежелательны стихи, воспевающие советскую власть. Ни в якобы “Полном собрании сочинений в одном томе”, вышедшем в издательстве “Альфа-книга” в Москве в 2014 году, ни в Петербургском пятитомнике издательства “Логос” 1995 года стихов из советского цикла Северянина не найдете. Нет их и в других современных изданиях Северянина. Не понимаю издателей: напишите, что это стихи неудачные или заказные, оправдывающие поэта перед властями, дайте им любую оценку, как это сделал, например, Евгений Евтушенко: “Здесь надежда так перепутана со страхом, что разобраться, где страх, а где надежда, уже невозможно”, — но, если вы готовите полное собрание его сочинений, не делайте вид, что этих стихотворений нет в природе или что это не стихотворения вообще, — будьте любезны, опубликуйте весь “Сталинский грезофарс” Игоря Северянина!”
А в реальности грезы были остановлены войной, немцы вошли в Таллин, приближались к Нарве и тем деревушкам, где жил Игорь Северянин. Может, это и была его самая последняя греза, он пишет и Жданову в Ленинград, и Калинину в Москву, с просьбой, чтобы его срочно эвакуировали. Логика в этом есть, ведь эвакуировали и опальную Анну Ахматову из Ленинграда, и Зощенко, и Пастернака из Москвы, почему бы не позаботиться и об Игоре Северянине? Тем более и попытки эвакуации были сделаны.
Но — неудачные. В октябре Вера Коренди увозит умирающего Северянина в Таллин, где он и скончался в декабре 1941 года. Похоронен на кладбище Александра Невского. На памятнике его строфа из “Классических роз”:
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб…
Владимир Бондаренко
Источник: zavtra.ru