27 августа – 85 лет актёру и режиссёру Владимиру Андрееву.
Так получилось, что народному артисту СССР, лауреату Государственной премии, кавалеру шести высших государственных орденов Владимиру Андрееву я многим по жизни обязан. И тем, что почти сорок лет назад он поверил мне, молодому военному журналисту, дав обстоятельное интервью для «Красной звезды». И тем, что до сих пор сохраняет со мной дружеские отношения. И тем, что ни одна из его театральных работ за обозначенный период не прошла мимо меня.
В конце 2005-го или в начале 2006-го, точнее уже и не упомню, позвонил Андреев: «Приглашаю завтра на премьеру “Перекрёстка” – «Владимир Алексеевич, так я же смотрел, благодаря вам, этот спектакль года три или четыре назад!» – «Нет, дорогой, это наполовину уже другой спектакль. Главную героиню теперь играет Шмыга».
Я по сей день благодарен режиссёру за тот самый, «заветный» «Перекрёсток». И тут никак не обойтись без бередящих мою душу подробностей. Татьяну Ивановну Шмыгу я любил и обожал. Она тоже, видит Бог, хорошо ко мне относилась. Знал я поэтому о её больших проблемах со здоровьем, которые актриса тщательно скрывала от любопытной публики. Меж тем всё было настолько сложно и серьёзно, что врачи, в конце концов, вынуждены были ампутировать ей ногу. Но до этой трагедии мужественная женщина несколько лет героически сражалась со своими недугами. Ей помогали в этом многие коллеги в Театре оперетты, любящий супруг Анатолий Кремер. Однако творческое содействие Андреева оказалось едва ли не самым благотворным. Татьяна Ивановна однажды обмолвилась: «Господи, да если бы не Володя, я бы, наверное, и умерла, не почувствовав себя по-настоящему драматической актрисой! Какое же он подарил мне счастье!» Дорогого стоит такое признание гордой Шмыги…
А я вдруг попробовал себе представить: сколько ещё известных и не очень артистов могли бы присоединиться к легендарной приме оперетты в своей благодарности Андрееву! Но, поразмыслив, понял: «миссия невыполнима». В самом деле, Андреев без малого семь десятилетий живёт в актёрской профессии, а с учётом студии при московском Дворце пионеров – и того больше. Мои родители ещё не встретились, а он уже пришёл в ГИТИС к Андрею Михайловичу Лобанову.
С 1952 года – артист театра имени Ермоловой, полвека руководил его творческим коллективом и ещё Малым театром. Сыграл за это время в двадцати фильмах, в доброй полусотне спектаклей. Свыше сорока лет преподаёт. Его ученики – все сплошь известные. В Ермоловском поставил около тридцати спектаклей, в Малом – четыре.
Андреев большую часть своей жизни занимается режиссурой. Уникальной, штучной, как теперь модно говорить, профессией. Андрей Александрович Гончаров, ещё один учитель Владимира Алексеевича по ГИТИСу, однажды сказал автору сих строк: «Режиссура и дрессура не просто синонимы. Это практически одна и та же профессия, в которой кнут и пряник – орудия главные при воздействии на объект».
Кто-то скривится: фи, мол, как грубо! Зато правдиво. Во всём мире режиссеры, прежде всего – диктаторы. Таковой считается сущность их сермяжного мастерства: не погонишь – не поедешь. Поэтому и кнут большинство используют в 95 процентах из 100. Остальное – пряник. И то – по ситуации. У Андреева такая пропорция всегда – наоборот. Он всегда пониманием и добротой оперирует в творческом процессе, к кнуту вообще практически не прибегая. Подтвердить это могли бы Владимир Павлов, Наталья Архангельская, Владимир Заманский, Элина Быстрицкая, Станислав Любшин, та же Татьяна Шмыга, Никита Подгорный, Юрий Соломин и ещё многие, многие другие, кому довелось испытать на себе благотворное влияние андреевской режиссуры – простую, ясную, напрочь лишённую какой бы то ни было эпатажности, ставшей по нынешним временам альфой и омегой для многих, её ценят актеры, прежде всего, за то, что она… не подавляет.
Возможно, именно благодаря своему таланту человечности, в числе первых из режиссёров, Андреев открыл удивительный и пронзительно трепетный мир Вампилова. И поставил в своё время его «Старшего сына», «Прошлым летом в Чулимске» со Станиславом Любшиным в роли Шаманова, «Стечение обстоятельств» – по рассказам и незавершённым пьесам Александра Валентиновича. «Утиную охоту» ставил трижды или четырежды. Даже во МХАТ его приглашали с этой блестящей работой, но Андреев деликатно тогда отказался. Неудобно, сказал, при живом Ефремове вторгаться мне в его владения. Сомневаюсь, что ещё кто-нибудь из отечественных режиссёров отказался бы от постановки – во МХАТе!
В своё время Андреева упрекали за то, что много ставил Ю. Бондарева. И, правда, много: «Выбор», «Батальоны просят огня», «Берег», «Игра». Его порицали за то, что «состоял, участвовал, откликался, допускал конформизм». «Да, всё было, – соглашается Андреев, – зато лжи я не допускал. Когда пришёл в Малый, вездесущий Анатолий Софронов тут же принёс мне своих две пьесы. А я их запрятал куда подальше и ставил Бондарева. Мой «Выбор» кто-то из рецензентов назвал «Притчей о блудном сыне». Там покойный Подгорный, выдающийся, между прочим, актёр, играл Самсонова, который боялся разговаривать с иностранцами. Это ощущение я сам помнил, сам чувствовал этот страх: как бы чего не вышло. То есть я искал и находил в произведениях Бондарева некие болевые точки, позволяющие оставаться человеком. А возьмите опять же моего любимого Самойлова. Были ли в его поведении хоть какие-то элементы диссидентства? Не было, уж я-то точно знаю. У нас были великолепные отношения. Но у него – всегда правда. Вот и я всегда был за правду. В начале семидесятых я поставил «Дарю тебе жизнь» татарского драматурга Диаса Валеева. Сам сыграл там главного героя-коммуниста. Одна из рецензий на спектакль так и называлась «Убеждённость коммуниста». По нынешним временам – крамола, караул! А я, видит Бог, вдохновенно, искренне работал. И как режиссёр, и как актёр. Там герой боролся с идиотизмом времени. (Кто рискнёт отрицать сегодняшний идиотизм на постсоветском пространстве?) И погибал мой герой, не в силах преодолеть идиотизма системы. Не спорю, в той пьесе содержалось много плакатного, возможно, даже простоватого – такой была стилистика времени. Но я вкладывал в ортодоксальные слова искреннюю свою боль. И зрителю она передавалась.
Это, кстати, к твоему вопросу, какой мой герой самый любимый. Всех их люблю, поскольку практически ни за одну роль в своей жизни не брался из-под палки. А за что люблю – сразу и не отвечу. Вот до сих пор помню сыгранного на ермоловской сцене лейтенанта Шмидта. В этом образе меня занимали и факты биографии героя, и само восстание на крейсере «Очаков». Но прежде всего – характер интеллигентного человека, лишённого всякой ортодоксальности и косности, присущих людям его класса, поэтически относящегося к женщине, на редкость стойкого и мужественного, сознающего свою особую ответственность перед Отечеством, народом, историей. Таких героев в нашей драматургии – раз, два и обчёлся. А ведь он сценически прописан был крайне слабо. И я всё мечтал к нему вернуться на ином уровне осмысления – не получилось.
Жизнь не бухгалтерия, где дебет с кредитом сводятся до копейки. Вот поэтому я всё чаще стараюсь задавать себе «неудобные» вопросы и пытаюсь отвечать на них предельно честно. И многое из того, что делаю, мне не нравится. Это такое, я бы сказал, созидательное самоедство.
Сегодня, в своём, скажем так, почтенном возрасте, я просто обязан подводить некоторые итоги. И, скажу откровенно, не все они приносят мне «большое удовлетворение». И лжет тот, кто говорит, что жизнь его была ровна, верна, безоблачна. В моей жизни всякое бывало. Ошибок много случалось, кроме подлостей, разумеется. В них меня вряд ли кто упрекнёт. Но я всегда брал в работу лишь такие пьесы, в которых мог высказаться за добро, милосердие, против несправедливости. Разумеется, я действовал в пределах возможного, каждый раз пытаясь преодолевать не столько сложности драматургического свойства, сколько реалии бытия. Скажем, отлично понимал, что своим присутствием на съезде или ином каком знаковом мероприятии, получаю право прийти «в инстанции» и за кого-то попросить. Наверное, и поэтому мне судьба подарила знакомство с Вампиловым, с его матерью. Мне доверили ставить Вампилова такие люди, которые с другими бы даже не стали общаться. А возьми нашего живого классика Бондарева. И кто только его ни ставил. Но ко мне Юрий Васильевич относился по-особому. И вряд ли кто больше меня поставил Бондарева. Виктор Петрович Астафьев и Валентин Григорьевич Распутин тоже, благодаря судьбе, ко мне благоволили. Я всегда выбирал своих по духу, по мировоззрению близких мне авторов.
Однако самым «близко родственным» для меня автором всегда был и остаётся Леонид Зорин. Ещё в далёком 1953 году мой учитель Лобанов поставил пьесу «Гости». Один или два раза прошёл спектакль и его сняли за дерзкие, не приличествующие жёсткому времени мотивы. То был дебют Зорина. До сих пор я помню тогдашнее своё чувство необычайной взволнованности тем, как автор сумел защитить достоинство маленького человека, его право на жизнь и собственные поступки. Спустя годы я-таки поставил «Гостей» в Малом в память о людях, учивших нас жить честно. О малых людях, не желавших быть маленькими. И ещё много раз ставил Зорина. Мне очень близка его особая мелодраматическая тональность. Да и зритель, до сих пор убеждаюсь, её великолепно чувствует хотя бы в том же «Перекрёстке».
Никто не заходит так далеко, как человек, который не знает, куда идёт. Вот не рискну самодовольно утверждать, что всегда знал, куда иду. Случалось, и спотыкался. Но теперь мне открылись и другие истины. Например, у Давида Самойлова, которого я тоже когда-то ставил, есть такая мысль: «И начинает уставать вода, и это означает близость снега». Мне она сейчас особенно близка. А от неё уже рукой подать до философии Шекспира: «Готовься к смерти, тогда и жизнь, и смерть, что бы ни было, приятней будут». Но пока я живу, не теряю спасительной надежды продолжать постижение окружающего мира и самого себя в нём. Мне очень хочется, чтобы сохранялось ускользающее из нашего общества добро.
Когда-то Иван Иванович Соловьёв, один из основателей и создателей Ермоловского театра заметил: «Может быть, я отстаю формально, наверное, учиться надо, но переучиваться в главном – поздно. И, может быть, я буду отдавать то, в чём силён и в чём я глубоко серьёзен». А я в силу, может быть, возраста или того фундамента, на котором стою, не способен ухватить всё новое, но пытаюсь почувствовать: а что такое технология и суть современного искусства? И прихожу к выводу, что в конечном счёте всё зависит от умения режиссёра работать с актёром и от актёра, который способен здесь, сейчас, в эту минуту выразить себя и время своё.
Много лет я выхожу на сцену, всякий раз испытывая волнение, будто играю сегодня впервые. Люди, любящие Театр, – всегда наши друзья. Мы зависим от них. Эта та зависимость, которая не унижает, а наоборот помогает жить, надеяться, творить.
Идёт время, требующее оправдания седины и эстетики морщин, приходят молодые, доказывая своё право на поиск. Поэтому я и позвал Олега Меньшикова стать руководителем Московского драматического театра им. Ермоловой.
Мне Меньшиков дорог как индивидуум, как личность творческая и человеческая. Он легко рождает идею, он чувствует и думает в гармоничном сочетании – редкое умение в нашем ремесле. Признаться, я боялся, что дело, которому служу уже очень много лет, вдруг может разрушиться. Ведь именно такая тенденция существует нынче во многих театрах. В нём я вижу сегодня и своего младшего товарища и интересного руководителя, не похожего на других».
Поступок Владимира Алексеевича редкий, прямо скажем, для театральной среды. Лучше самого Олега Меньшиков об этом не скажешь. А он сказал: «Я не помню такого, чтобы человек предлагал на свое место другого художественного руководителя и оставался работать в театре. Надеюсь, что мы будем как старший и младший брат». Дай Бог, чтобы так оно и случилось. Потому что до сих пор главные режиссёры или художественные руководители уходили из своих театров лишь в мир иной.
…Много лет назад автору этих строк довелось вести в Доме актёра имени А. Яблочкиной творческий отчёт ермоловцев перед ударниками труда столичных предприятий. После сольных выступлений артистов, после отрывков из спектаклей слово взял Андреев. Поблагодарив зрителей за сердечный приём, артистов – за хорошую игру, сказал: «А ещё мне хотелось бы выразить особую признательность людям, без которых сегодняшнее действо наверняка бы не состоялось». И стал по очереди вызывать на сцену художника, звукорежиссёра, осветителя, костюмера, гримёра, словом, всех тех, кто обеспечивал вечер. И каждого (!) называл по имени-отчеству, и для каждого нашел персональные и тёплые слова. А благодарный зал своими аплодисментами лишь увеличивал весомость тех слов. Много раз мне приходилось участвовать в подготовке подобных мероприятий, но с таким вниманием со стороны главного режиссера к незаметным труженикам театра столкнулся тогда впервые.
Андреев никогда и ни перед кем не корчил из себя мэтра. Не был он вхож ни в какие околотеатральные среды. Всегда сторонился любых «тусовочных» столичных презентаций и прочих «пиар мероприятий». Живёт мастер своим домом без скандалов и вызовов. Собак любит. Может запросто подобрать дворнягу и привезти её на дачу.
…Много лет назад на съемках фильма «Калиф-аист» Владимир Алексеевич познакомился с молоденькой актрисой Натальей Селезневой. Той самой – из «Кабачка 13 стульев», вернее – из театра Сатиры. Он играл заколдованного принца, она – принцессу. С первого съемочного дня у них случилась любовь. И никто из них друг другу не изменил. У них сын-дипломат, внуки: Алексей и Николай. Словом, образцовая, я бы даже сказал, патриархально прочная семья.
Верно, мало кто знает, Селезнёва – общественный помощник уполномоченного при президенте РФ по правам ребёнка Павла Астахова. И уж точно никому не известно, что Андреев и Селезнёва регулярно помогают детям Луганска и Донецка.
При этом я совсем не уверен, что получу одобрение на обнародование этих сведений со стороны супругов. Не в их строгих правилах рекламировать собственные добродетели.
Михаил Захарчук
Источник: stoletie.ru