В своих работах я постоянно провожу мысль о том, что государство есть социальный организм, целостность которого определяет идеология, являющаяся связующим смыслом и содержанием общественной жизни. Идеология как форма государственного самосознания всегда конкретна, однако при этом никогда не остается неизменной, будучи всегда привязанной к динамике исторического процесса в его политической, экономической и мировоззренческой проекциях. В этом отношении идеология есть то, что держит нацию на плаву истории, определяет адекватность и подвижность её исторического бытия.

Однако за внешней изменчивостью в идеологии присутствует и некая постоянная доминанта, обеспечивающая преемственность национальной истории, то центральное идеологическое ядро, которое можно определить как национальную идею. Это то сокровенное содержание национальной идеологии, которое проносится сквозь века национальной истории в качестве неизменного национально-исторического императива, определяющего сам смысл существования нации в истории.

Национальная идея является неотъемлемой доминантой и ценностью “высшего порядка” цивилизации, нации, народа, этноса, соответствующих политических институтов. Каждая цивилизация и/или государство объективно заинтересовано в существовании национальной идеи, выполняющей функции целеполагания, преобразования, мобилизации, интеграции.
 Идеология, вытекающая из национальной идеи, выражающая интересы национально-государственного целого, выступает не угрозой свободы и правам человека, а одним из главнейших условий их воплощения.

Феномен национальной идеи, её конкретно-исторического воплощения выступает одним из важнейших аспектов борьбы Добра и Зла, абсолютной морали и антиморали, двух полярных типов мировоззрения. По словам консервативного мыслителя начала XX в. Л.А.Тихомирова, “оба этих мировоззрения находятся в глубоком антагонизме, внося в мир духовную борьбу, которая отражается и в борьбе культурной, общественной, борьбе этических типов и даже в борьбе политической за те или иные строи гражданской жизни”. “Возникает поэтому непрерывная борьба добра и зла, которая наполняет человеческую историю, её поступательные движения, её отступления от истины и добра, проявляясь в идеях, верованиях, направлениях, бытии и во всем, чем живут люди”.

Антимораль — это не просто особенности ценностных ориентаций и поведения какой-либо социальной группы, а открыто враждебная традиционной морали, воинствующая идеология перемены местами “белого” и “чёрного”, добра и зла, правды и лжи. На протяжении человеческой истории антимораль в основном развивалась в рамках двойной доктрины синкретических, эзотерических учений гностического толка (катары, вальденсы, розенкрейцеры, масоны), которые, эксплуатируя понятия свободы, знания, гуманизма, постепенно подводили человечество к мысли о необходимости и неизбежности земной “жизни во Зле”, а значит, и поклонения хозяину этой проявленной материальной жизни — “князю Зла-Демиургу”.

Абсолютная мораль основана на диалектическом единстве двух принципов: отрицания зла и утверждения добра. Большинство установок абсолютной морали так или иначе альтруистичны, связаны с самоограничением; они выходят за рамки узко материальных интересов, прямого отождествления ценности и пользы.

В рамках бытия наций, цивилизаций абсолютная мораль становится национальной моралью — более или менее полным конкретно-историческим выражением абсолютной морали, принятым государством и обществом и разделяемым большинством его членов. А.С.Капто указывает на органичную связь категорий “национальная идея” и “национальная мораль”: “национальная идея, как и национальная мораль, эволюционным путём вырастает из жизни, шлифуется социальной практикой и затем формируется теоретиками”.

Русская национальная идея, развивавшаяся в основном в рамках православного христианства (если не считать увлечения гностическим наследием некоторых представителей философии всеединства), не имеющего двойной доктрины (одной — для неофитов, профанов, другой — для “избранных”, “посвящённых”), является выражением абсолютной морали. Её суть заключается в стремлении воплотить и распространить во всём мире социальную модель, основанную на органической связи свободы и единства, национального и общечеловеческого.

Что же касается национальных идей различных обществ Запада и Востока, то они занимают промежуточное положение между абсолютной моралью и антиморалью, При этом национальные идеи восточных народов, как правило, несколько ближе к первой из двух ценностно-нормативных систем, а западных — ко второй. Организации синкретического толка выступают подлинным фундаментом социально-политической системы стран Запада в Новое и Новейшее время. Принципы устройства Западной цивилизации, с её внешним рационализмом и здравым смыслом, вышли из поклоняющейся Злу мистики восточного происхождения. Закономерным следствием стало то, что национальные идеи практически всех крупных западных стран либо (примеры — Великобритания, США), либо полностью извратились под воздействием антиморальных доктрин в ходе исторической эволюции, либо изначально являлись завуалированным обоснованием антиморали.

Примером первого могут служить национальные идеи Франции и Германии.

ФРАНЦИЯ И ГЕРМАНИЯ

Так, французская национальная идея, которая первоначально основывалась на представлении о Франции как “христианнейшей” стране, старшей дочери католической церкви, изобилующей “святыми реликвиями”, была подменена просветителями идеей уничтожения Традиции, всего “старого порядка” под лозунгами “свободы”, “равенства” и “братства”. Этот подход, трансформируясь затем то в шовинизм, то в культ порока, способствовал быстрому физическому и духовному вырождению французов как нации.

В Германии XVIII — начала XIX в. национальная идея была связана с понятием “Kulturnation”. И.Г.Гердер выдвинул тезис о том, что человечество как нечто всеобщее воплощается в отдельных исторически сложившихся нациях. Народы с их разными языками — это многообразное выражение единого Божественного порядка, и каждый народ вносит свой вклад в его осуществление. Однако не сильно выраженный поначалу аспект национального превосходства и враждебности по отношению к французам, славянам, постепенно развился до предела, породив национал-социализм, принявший западноевропейскую идеологию расизма и социал-дарвинизма.

Примером второго выступают национальные идеи стран-лидеров т.н. англоскасонского мира, проводников “нового мирового порядка” — Великобритании и США.

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

Начиная разговор о национальной идее Великобритании, следует отметить, что английское самосознание избегает пользоваться понятием “национальная идея”, заменяя его обращением к феномену “национального характера”. Объяснение этого парадокса отнюдь не сводится к привычным рассуждениям об английской прагматичности, нелюбви к “измам” и т.п. Важнейшим моментом выступает открыто агрессивная сущность национальной идеи. Но если связать понятия национальной идеи и английского национального характера и при этом констатировать, что главной чертой последнего безусловно выступает неприкрытый эгоизм, то можно утверждать, что сущность английской национальной идеи, сформировавшейся ещё до возникновения Британской империи, — эгоизм, возведенный в добродетель.

Британский национализм формировался в течение нескольких столетий в диалектическом противостоянии следующих сил:

1) Борьба собственно английского и британского сознания в ходе многовековой агрессии Англии против своих соседей — Уэльса, Шотландии, Ирландии, сопровождающаяся вытеснением их языка, религии, традиций, в т.ч. социальной организации (кланы, общины). Великобритания сформировалась как многонациональное государство при английском культурном диктате. Большое значение в формировании общебританского самосознания сыграла Уния 1707 г., а также такие факторы, как протестантизм, соперничество с Францией, интегрирующая функция короны, совместное участие в колониальной экспансии и т.д. Тем не менее проблема внутренней интеграции британской нации и вспышек сепаратизма остаётся довольно острой до сих пор.

2) Постоянная, иногда приобретающая ожесточённые формы борьба различных слоёв (королевская власть, пэры, джентри, церковь, горожане, крестьяне) друг с другом за свои права и привилегии. В этом нередко видят торжество “духа права и свободы”, хотя изначально это, скорее, выступало проявлением духа насилия и ранее упомянутого законченного эгоизма. В результате, возникло положение, когда формально существует единая “свободная” нация, на самом же деле между знатью, средним классом и простолюдинами выставлены почти непроходимые культурные стены. По отношению к знати и её собственности до последнего времени нормой поведения остальных “свободных британцев” являлось раболепие. К этому добавлялась проблема разных характеров-психотипов. Британские простолюдины вплоть до середины XX в. характеризуются открытостью, простодушием, вплоть до туповатости. Мир джентльменов — мир лицемерия, ханжества, двуличия и вероломства. Но что объединяло сознание верхов и низов — жестокость к чужакам (людям из другой местности, другой партии, другой культуры), а отнюдь не терпимость, законченная ксенофобия.

Зверства по отношению к “чужим” первоначально проявлялись внутри страны. Можно вспомнить, к примеру, жестокость при подавлении народных восстаний (У.Тайлера и др.), поражающие изощрённым садизмом казни тысяч католических священников при Елизавете I (священника сначала “потрошили” — вспарывали живот, а затем отрубали руки, ноги и голову), драконовские законы о бедных и многое другое. Ещё в первой половине XIX столетия уголовное законодательство — “Кровавый кодекс” предусматривало смертную казнь более чем за 200 преступлений, начиная с 7-летнего возраста. Постепенно, по мере складывания и разрастания колониальной империи, крен в проявлении безудержной жестокости переместился на иностранцев. Возник теоретический подход, по которому колонизирумые народы (индейцы Америки, африканцы, индусы, мусульмане и др.) объявлялись “дикарями”, стоящими между собственно людьми и животными, на которых не распространяется система прав человека. В отношении своих (представителей англосаксонского мира) необходимо соблюдать моральные и правовые заповеди, в отношении чужих — это едва ли не предосудительно.

Отсюда вытекает глубочайшая ценностная противоречивость в рамках британского самосознания — внешнего и внутреннего. Так, Англия исторически была крупнейшим экспортером идеологий, не используя при этом их для собственного потребления. В этом можно обнаружить целеориентированную политическую установку британского правительства. Посредством идеологического экспорта подрывались жизненные основания геополитических противников Великобритании. Очевиден диссонанс предложений, адресуемых англичанами для внешнего мира и собственной программой развития. Так, в качестве планетарного универсалия Великобритания поддерживала вовне насаждение ценности свободы. С её стороны акцентированно выражалось сочувствие тем политическим силам, которые вели борьбу за освобождение от пут институтов традиционного общества. При этом сама Великобритания упорно держится за сохранение национальных традиций. Более традиционалистского общества, чем английское, в Европе нет. И в быту, и в политике англичане — убеждённые консерваторы. Не случайно сохранение в Великобритании института монархии. При этом в конфликтах монархических и республиканских сил в мире англичане неизменно вставали на сторону республиканцев. Конституционализм во всем мире был исторически синонимичен англомании. В России поборники конституционализации неизменно политически и ценностно ориентировались на Великобританию. Однако сама Англия по сей день не имеет Конституции.

Идея гражданской нации как сообщества индивидов, преследующих свои интересы, получила наивысшее обоснование в трудах как либеральных, так и консервативных авторов середины XIX в. “Единственная свобода, которая достойна этого названия, — писал Дж.С.Милль, — это та свобода, при которой мы имеем возможность домогаться своего собственного блага, следуя по тому пути, который мы сами себе избираем, при том, однако, условии, что мы не лишаем своих ближних возможности достижения той же цели или не препятствуем им в их стремлении к приобретению тех же благ”.

Итак, если внутренним принципом национальной идеи в Англии стал тезис о первенстве прав личности по отношению к социальному целому, т.е., иными словами, принцип неприкрытого эгоизма, то внешнеполитической её частью стала идея морского господства и обладания колониями во всех частях Земли. Строители империи заразили британский народ чувством гордости сначала за способность “господствовать на морях” и поднимать британский флаг в отдалённых точках планеты, а затем — за огромность владений небольшого островного государства. Во второй половине XIX в. возникло понятие Pax britannica. Главный традиционный принцип английской внешней политики — ценностно укреплять собственное государство и ценностно подрывать государственность потенциальных противников.

Колонии стали источником и выражением национального престижа. Английская имперская идея постепенно переосмысливается как цивилизаторская миссия англичан, “бремя белого человека”. Факт владения империей, “в которой никогда не заходит солнце”, сформировал имперское сознание, которое стало овладевать британцами, приобретая оттенок веры в биологической превосходство британской расы, откуда и вырос английский шовинизм (джингоизм); для этого много поработали практики колониальных дел (Дж.Чемберлен, С.Родс) и талантливые художники (Р.Киплинг). “На уровне пропаганды и преподавания в школе, — указывает Ю.П.Мадор, — имперское сознание, имперская идея англичанина получала значительную подпитку. Его историческое сознание формировалось прежде всего преподаванием истории в школе и университетах. Как и в большинстве других стран, в Англии оно преследовало цель привить молодежи навыки националистического чванства, пренебрежения, если не ненависти к иностранцам. Обыватель всегда готов был утверждать, что английский ландшафт, английские мастеровые, английское мореходство, английское дворянство, английское земледелие, английская политика – особенно времен Глаустона и Дизраели, а потом Черчилля — лучшие в мире; что Вестминстер — матерь всех парламентов, что доброта и мудрость Букингемского дворца, красота англичанок не могут быть превзойдены никаким другим народом мира”.
 В Первую мировую войну пропаганда впервые целиком формировала умонастроение солдат: Англия всегда права, а раз она объявила войну Германии или кому-то ещё, то эти страны и виноваты.

Разгром Германии в двух мировых войнах устранил для Англии угрозу на морях. Но и Британия почти добровольно сошла на роль подчинённого партнёра Америки. В период между двумя войнами в сознании британцев ещё сохранялся имперский стереотип, выражаясь в искажённых представлениях о взаимоотношениях метрополии (источника всех благ цивилизации) и колоний (населенных ленивыми и прожорливыми нахлебниками). Юридическая ликвидация Британской империи перевела имперскую идею в разряд музейных экспонатов. Британцам остаётся тешить себя иллюзиями о том, что Англия — хранитель и генератор ценностей англо-саксонской атлантической цивилизации, Америка же — всего лишь инструмент утверждения ценностей английского мира. Не Англия в этой постановке вопроса следует в фарваторе политики США, а США — в фарватере ценностей Англии. Именно так оценивает современную трансформацию идеи Pax Britannica американский альтернативный экономист Л.Ларуш. Очевидным результатом реализации британского проекта является фактическое утверждение английского языка в качестве признанного во всём мире средства межнациональных коммуникаций. Язык же отражает определённый тип мышления и ценностей. Соответственно, через выбор универсального языка миру и сегодня опосредованно задается эгоистическая мыслительная и поведенческая матрица англичан.

США

Зарождение национальной идеи в США, перехватившей в ХХ в. у Британии роль главного воплотителя “нового мирового порядка”, началось ещё в колониальный период. Эта идея была связана с кальвинистским учением о предопределении, занимавшем центральное место в пуританской идеологии. Америка представлялась местом, специально избранным Богом для создания “Нового Сиона”. “Мы должны иметь в виду, что будем подобны городу на холме, и глаза всех будут устремлены на нас”, — внушал своим единомышленникам — участникам экспедиции в Массачусетскую бухту в 1630 г. на борту корабля “Арабелла” её глава Дж.Уинтроп (будущий губернатор Массачусетской колонии).

Целиком и полностью управляющее страной со времен установления независимости масонство использовало пространственную и социальную мобильность, благоприятные внешнеполитические условия, уникальную демографическую ситуацию смешения рас и народов для поэтапной реализации гегемонистского проекта торжества антиморали. Узурпация понятий свободы, демократии, религиозности способствовала быстрому, беспрепятственному продвижению пафосной, внешне основанной на рациональном либерализме и при этом насквозь двойственной по всем пунктам национальной идеи, прямо вытекающей из двойной доктрины антихристианского мистицизма. Не удивительно, что вся история США представляет собой тяжкий и бесконечный перечень преступлений против человечности.

Несмотря на формальное отсутствие (как и в Великобритании) государственной идеологии, более идеологизированное общество, чем то, которое сложилось в Соединенных Штатах, трудно отыскать. Роль идеологии в США выполняет такой эквивалентный понятийный конструкт, как “американская мечта”. Он выступает собором высших ценностей американского государства. Во многом именно эта “мечта” создала Америку, не только как главный геополитический центр современного мира, но и как законодателя ценностей. “Американская мечта, — писал Уильям Сэфайр (спичрайтер президента Р.Никсона), — идеал свободы или возможностей, который был сформулирован “отцами-основателями”, — духовная мать нации. Если американская система — это скелет американской политики, то американская мечта — её душа”.

Итак, триада национальных интересов США выстраивается в следующей последовательности: “американская мечта” – “американская система” – “американская политика”. Конкретизируется же эта триада в рамках ещё одной триады – доктрин мессианизма, экспансионизма и “плавильного котла”.

Силовой мессианизм и провиденциализм. Идея Pax Americana трактуется как благородная миссия американской демократии по продвижению ценностей, значимых для всего человечества. Ещё в канун войны за независимость будущий 2-й президент Дж.Адамс выступал со следующим признанием: “Я всегда с благоговением рассматриваю образование Америки как открытие поля деятельности и замысла Провидения для просвещения невежественных и освобождения порабощённой части человечества повсюду на земле”. Примерно в то же время президент Континентального конгресса Д.Рамсей, размышляя об американской революции еще до её окончательной победы, верил, что новая нация будет наставницей Старого Света: “Благородный пример Америки подобен большому пожару… Он будет распространяться от народа к народу до тех пор, пока тирания и угнетение не будут полностью искоренены… Дело Америки станет делом Человеческой Природы”.
 Будущий министр финансов США А.Галлатен пришёл к аналогичному выводу: “Соединенные Штаты будут просвещать Европу, служить ей в качестве модели и, возможно, внесут свою лепту в то, чтобы осчастливить человечество в целом”.
 Традиция мессианской рефлексии сохраняется в США и в настоящее время. Р. Рейган высказывался вполне в духе конгрегационалистских миссионеров: “Я всегда считал, что эта благословенная земля была необыкновенным образом отделена от других, что божий промысел поместил этот великий континент между океанами для того, чтобы его обнаружили люди со всех концов земли, наделенные особой любовью к вере и свободе”.

Идея богоизбранности американцев и земли Соединенных Штатов является одним из ведущих мотивов церковного проповедничества. В этом смысле на американские Церкви, при всем различии их учений, негласно возложены государственные задачи. Священнослужитель в США — де-факто идеологический работник государства. Традиции проповеднического обоснования американского мессианизма были заложены в XVIII в. знаменитым кальвинистским богословом Дж.Эдвардсом. С его именем было связано движение “Великого пробуждения”, непосредственно подготовившее в религиозном плане институционализацию американского государства. Возникло направление “новосветников”, увязывавших реализацию божественных замыслов с особой историко-эсхатологической миссией Америки. Дж.Эдвардс говорил о переходе статуса “богоизбранного народа” от евреев к американцам. “Новая Англия” провозглашалась им тем местом, где согласно Апокалипсису “Господь сотворит новое небо и новую землю”. Американские колонисты идентифицировались проповедником как особое “воинство Иисуса”. Современник Дж.Эдвардса ректор Гарвардского университета И.Мэзер также считал очевидным, что “Иисус Христос особенно расположен к этому месту и к этому народу”. В качестве аксиомы американцам через церковь внушается представление о том, что длительное сокрытие Богом Америки объясняется уготовленной ей миссией стать новым ковчегом спасения. Церкви вторила американская литература (Г.Джеймс, Г.Бичер-Стоу, Г.Мелвилл и др.).

От констатации богоизбранности США лежит прямой путь к легитимизации американского глобального экспансионизма.

Примечательной вехой здесь выступила в середине XIX в. доктрина “предопределения судьбы” или “явного предначертания” журналиста и будущего американского посла в Португалии Д.О’Салливана, утверждавшего на страницах своей периодики: “Мы должны идти вперед, — к осуществлению нашей миссии, к полному развитию наших институтов: свободы совести, свободы личности, свободы торговли и предпринимательства, стремления к всеобщей свободе и равенству. Это — наше высокое предназначение, наша судьба, и в нашем вечном и неизменном следовании этим предначертаниям, мы должны осуществить их”. О’Салливэн призвал к захвату Техаса и к дальнейшему территориальному продвижению американцев вплоть до Тихого океана. “Ничто не должно остановить “предопределения судьбы”, — писал он, — нашего распространения на континенте, предназначенном провидением для свободного развития нашего ежегодно возрастающего населения”. Доктрина “предопределения судьбы” провозглашала, что американцы должны править всем континентом от моря до моря. Распространение их высшей цивилизации на весь Североамериканский континент является долгом США[12].

Уже к концу XIX в. концепт планетарной экспансии приобрел чёткое идеологическое выражение. Первым, кто без обиняков провозгласил целью США установление мирового господства, был протестантский священник Дж.Стронг. Характерно, что американизм соединялся им с апологией англосаксонской расы, которая восприняла прежние мессианские задачи, стоящие перед евреями, греками и римлянами. “Ныне, — провозглашал Дж.Стронг, — впервые в истории человечества эти три великие линии развития проходят сквозь пальцы одной преобладающей расы для того, чтобы образовать, переплетясь между собой, единую наивысшую цивилизацию новой эры, совершенство которой будет означать, что это и есть вполне царство божие… Все объединятся в единой англосаксонской расе, показывая, что эта раса в исключительной степени соответствует намеченному и потому избрана богом для подготовки полного торжества его царства на земле”. Модель нового мирового порядка Дж. Стронга не была системой господства — подчинения империй прошлого. Народы, не подходящие под англосаксонский эталон, не подчинялись в ней англосаксам, а исчезали, вычеркивались с карты грядущего царства. Сенатор А.Дж.Беверидж произнес в 1898 г. речь “Марш флага”, лейтмотивом которой было доказательство необходимости завоевания Кубы и Филиппин (речь принято называть американским “Майн Кампфом)”. Фактически же как до, так и после упомянутой речи США без каких-либо серьезных оснований, кроме “права сильного”, постоянно проявляли агрессию или занимались захватами по всему миру (начиная от войны с Мексикой и заканчивая Югославией, Ираком и Афганистаном), принося с собой не мир и демократию, а разрушение цивилизации, хаос, кровавую диктатуру своих марионеток. Иногда это “моральное превосходство” рассеивалось, как, например, в мрачных болотах Вьетнама.

Плавильный котёл. Со дня основания США приняли более 60 миллионов человек и продолжают принимать около миллиона иммигрантов ежегодно. Само понятие “плавильный котёл” распространилось после постановки в начале XХ в. пьесы И.Зангуила, главный герой которой в финале восклицает: “Вот он, великий плавильный котел! Кельт и латинянин, славянин и тевтонец, грек и сириец, чёрный и жёлтый… Да, Восток и Запад, Север и Юг, пальма и сосна, полюс и экватор, полумесяц и крест! Как этот великий алхимик переплавляет и смешивает их в своем очищающем пламени! Здесь все они объединяются, чтобы создать Республику Людей и Царство Божие…”. Однако еще в 1776 г. Т.Пейн определял зарождающуюся североамериканскую общность как “нацию иммигрантов”. По прошествии более чем полуторастолетнего периода самоидентификация принципиально не изменилась, и президент Ф.Рузвельт обращался к американцам как к “сотоварищам по иммиграции”.

Образ “плавильного котла” стал одним из базовых составных конструктов “американской мечты”. В “плавильном котле” усматривалась не столько деидентификация наций, сколько синергийный эффект умножения потенциалов их идентичностей. Впоследствии на протяжении столетия этот образ акцентированно пропагандировался американскими СМИ и насаждался в общественном сознании. Параллельно с ним использовались и другие метафорические конструкты: “салатница”, “овощной суп”, “миска салата”, “великолепная мозаика”, “пицца”, “лоскутное одеяло” и т.п. Требовалось доказать, что путь на политический Олимп в Соединенных Штатах открыт каждому, вне зависимости от гендерной принадлежности и цвета кожи. Посредством него транслировалась идея, что только в Америке личный успех человека не зависит от его этнической принадлежности. Американская гражданская идентичность — вот главный фактор успешности. В действительной жизни — это далеко не так. Американский истэблишмент представлен, главным образом, англо-американцами, тогда как цветные по-прежнему находятся в США на низшей ступени социальной иерархии. США регулярно сотрясают расовые конфликты. Только несколько процентов населения идентифицируют себя просто как американцы. Однако мечта всегда мифологична. Для поддержания мифа можно даже избрать президентом представителя чернокожей части американской нации.

Таким образом, американская национальная идея-мечта прошла в своей антиморальной эволюции следующие трансформации:

1) Объединение и процветание американского народа (к которому не относились индейцы, негры);

2) “Американская исключительность” — американский образ жизни с равенством возможностей (которого не было и нет);

3) “Продвижение свободы в интересах американского народа и международного сообщества посредством оказания помощи строительству и поддержанию более демократического, безопасного и процветающего мира” (на практике это всегда имеет следствием хаос, потерю экономического и политического сувернитета во имя выгод американского правящего меньшинства).

Она впитала расистские и социал-дарвинистские идеи; позднее под неё была подведена “научная” основа вроде “теории стадий экономического роста” У.Ростоу, “постиндустриального общества” Д.Белла или “технотронной эры” З.Бжезинского. Она повлияла на формирование “нового курса” Ф.Рузвельта, “новых рубежей” Дж.Кеннеди, “великого общества”, провозглашённого Л.Джонсоном и т.д. И несмотря на очевидную лицемерность и законченную мифологичность такой национальной идеи Соединенные Штаты в XXI в. целенаправленно реализуют те глобальные задачи, которые были сформулированы на заре существования американской республики (тем самым доказывая самостоятельность и силу идеологии, определённую её независимость от общественного бытия и при этом способность повлиять на него). Как и прежде, в последние полтора века, в стране постоянно развивается военно-бюрократический аппарат, политические партии изобретают изощрённые способы манипуляции сознанием обывательских масс.

США, — пишут В.И.Блищенко и М.М.Солнцева, — “словно списывая свою политику с ницшеанского “Добра и зла”, возомнили себя не просто сверхдержавой, но державой сверхлюдей. Разве не чувствуется сатанинской гордости ницшеанского супермена в уничтожении Югославии и Ирака правительствами Клинтона и Буша? Агрессия против Югославии, длившаяся 78 дней, проводилась по стратегии М.Олбрайт и Пентагона, в которой США специально “забыли” понятия добра и зла. Подумаем, разве уничтожение жилых кварталов, школ, больниц, памятников тысячелетней культуры, монастырей, церквей, парков, заповедников не проходило полностью на тёмной стороне морали?”[.

В завершение стоит привести цитату историка М.Зукермана: “Понятие американская исключительность никогда не зависело от эмпирических свидетельств. Оно всегда было непроницаемо для восприятия большинства жителей страны. Оно родилось как идеологическая конструкция для удачливого меньшинства в Новом Свете и для тоскующих интеллектуалов в Старом. Оно было, как это видели многие комментаторы, “обманом”, выражением “национальной гордыни”, подлинным “миражом на Западе”.

Единственный разумный вывод, следующий из всего вышеизложенного, состоит в следующем: в условиях, когда национальные идеи стран Запада в своей эволюции зашли в тупик, оказались конкретными разновидностями антиморали, идеологическим оружием глобального Зла, разрушающего национальные культуры и нравственность, именно России необходимо выработать внутри себя и указать остальному миру ценностно-смысловые ориентиры дальнейшего развития человечества.

Тяпин Игорь Никифорович

Источник: rossiyanavsegda.ru