Владимир Войнович умер, когда сон из далекого 1986-го стал реальностью. Коммунизм еще только начал заканчиваться, когда он в «Москве 2042» увидел, в каком клоунском обличье тот вернется. Спустя четверть века явь стала напоминать сон, а спустя 30 лет местами и превзошла художественный вымысел. Тогда Войнович чудесным образом угадал основные черты современного нам политического устройства. Вот они:
1) Коммунизм построен в отдельно взятом городе — Москве. Ее жители живут намного лучше, чем жители остальной страны. Разумеется, доступ из провинции в Москву надежно перекрыт. Разрыв в уровне жизни между столицей и провинцией, концентрация власти в столице была высокой и в СССР, но в современной России она достигла невиданных масштабов. Москва высасывает всю жизнь, все соки из провинции — эту черту современной жизни Войнович гениально предсказал из 1986-го. Ограды, колючая проволока, минные поля не пускают в столицу провинциалов, сами же они поставляют в нее всю свою продукцию.
2) Правящая элита — слившиеся в экстазе кагэбэшники, партийцы и православные. Никаких противоречий между этими ветвями власти нет (КПГБ — коммунистическая партия госбезопасности). Руководящую роль играют спецслужбы, они находятся в полной гармонии с остальными двумя ветвями власти. Церковь кооптирована в правящую элиту за большие возможности в воспитании народа, недооценивавшиеся в СССР.
3) В основе власти — пропаганда. Она непрерывно доносится буквально из каждого утюга. Это не какое-то дополнительное, а прямо важнейшее условие существование всей системы.
4) Безопасность превыше всего. Во главе страны — простой парень, карьерист из бедной семьи, кагэбэшник Леша Букашев — сам осколок СССР, вместе с коллегами придумавший, как продлить его существование. Хранение гостайн (тайной является все) от врагов, которые повсюду, и постоянные доносы обо всех «заговорах, действиях, высказываниях и мыслях» — обязанность каждого гражданина, запечатленная даже в клятве гражданина. Все выпускники школ являются секретными агентами госбезопасности. Спецслужбы и полиция имеют абсолютную власть над людьми. При этом враждующие спецслужбы — БЕЗО (наследник КГБ) и ЦРУ переплелись так, что каждая из них наводнена агентами другой, и теперь даже «уборщицу нельзя нанять без согласия Вашингтона»: невозможно понять, кто на кого работает. Все иностранные агенты, — вспоминал свой роман сам Войнович, когда иностранным агентом объявили «Мемориал». Сравните это с нынешними разговорами о том, что повышение пенсионного возраста придумал вашингтонский обком!
Прямая линия не вела из реальной Москвы-1986 к Москве-2042 Войновича. Надо было сначала за десятилетие уйти из СССР, казалось бы, максимально далеко, чтобы затем кружным путем к нему вернуться
5) Цинизм в элитах и невозможность коллективного действия. Говоря словами Леши Букашева из «Москвы 2042», «Система идиотская, и я ей служу, но сам я не обязан быть идиотом. И другие тоже не идиоты. Все всё понимают, но ничего сделать не могут». Или: «Наше общество интересно тем, что все всё знают, но все делают вид, что никто ничего не знает», — говорит Дзержин, один из соратников Букашева.
6) Страна живет крайне бедно, в нищенстве, и экспортирует вторичный продукт (дерьмо). Граждане получают товары и услуги лишь после сдачи этого продукта, который потом поступает за границу врагам по говнопроводу (бывшие нефте- и газопроводы: «Кто сдает продукт вторичный, тот питается отлично»). Эта метафора реализовалась в последние годы, годы, когда Россия стала экспортером нестабильности, гибридных войн, действий, дискредитирующих либеральные демократии.
7) Элита всерьез увлечена идеей продления жизни, изобретен Напиток Бессмертия. Эти люди достигли такой полноты власти над населением, что хотели бы продлить ее в вечность.
8) Политический строй в «Москве 2042» возник в результате Августовской революции, инициированной генералами госбезопасности. Они хотели побороть коррупцию и омолодить режим. Но после того, как генералы пришли к власти, их замыслы изменились.
Роман Войновича, читавшийся в конце 1980-х как невозможная фантазия, спустя четверть века взял и реализовался. Только непрямым путем — тогда, когда, казалось, мы ушли от СССР уже очень далеко. Путник в горах видит точку, до которой ему надо добраться, но из-за перепада высот кратчайший путь никогда не бывает доступен. И дорога, которая кажется кратчайшей, часто не ведет к цели. Так и в жизни: прямая линия не вела из реальной Москвы-1986 к Москве-2042 Войновича. Надо было сначала за десятилетие уйти из СССР, казалось бы, максимально далеко, чтобы затем кружным путем к нему вернуться. Почему так?
В 1970-е годы советские люди относились к внедрявшимся в СССР нормам коммунистической морали с плохо скрываемой насмешкой. Чтобы хоть как-то существовать в обществе почти победившего социализма, нужна была двойная мораль. Притворяешься, что исследуешь реализм (а то и соцреализм), а сам строишь теорию знаковых систем. Делаешь вид, что в соответствии с заветами Маркса развиваешь диалектику, а исподволь толкуешь Платона, Декарта и Пруста.
Войнович быстро уловил в Солженицыне бесконечную гордыню, презрение к чужому мнению, любование своими идеями, восприятие себя как непогрешимого морального лидера, презрение к демократии и Западу
Способы приспособления умных, да и обычных людей к позднесоветским реалиям великолепно показаны в разных романах братьев Стругацких, у Довлатова и Войновича — в «Чонкине», «Антисоветском Советском Союзе» и других текстах. Сделавшееся буквально смехотворным расхождение пустых слов, произносившихся с трибун, и реальной жизни было для СССР ядом более губительным, чем вся деятельность «врагов народа» извне и изнутри страны.
Частным случаем позднесоветской «двойной морали», господства неформальных правил игры над формальными запретами было дикое, даже по меркам других соцстран, разложение трудовой этики. Оно выражалось в принципах «все вокруг колхозное, все вокруг мое», «тащи с работы последний гвоздь» и т. п. Ценность работы определялась не величиной денежного вознаграждения, а скорее тем, доступ к каким ресурсам она давала. В результате в доме директора советского ресторана никогда не переводились отсутствовавшие в магазинах свежие продукты, а родственники начальника строительной бригады были обеспечены хорошими стройматериалами, которых не было в магазинах.
Та же самая двойная мораль, неизбежная в позднем СССР, определила не только его развал, но и — что до сих пор очень не хочется признавать действовавшим тогда лицам — траекторию последующего развития. Она определила так называемую «спонтанную», «стихийную» или номенклатурную при(х)ватизацию. Этот процесс, начавшийся в 1988–1989 годах, задолго до официальной приватизации, легализовал сложившиеся еще при Брежневе механизмы распоряжения предприятиями. Спонтанность произошедшей в России приватизации была настолько путаной и «несправедливой», что сделала неизбежной последующую национализацию всей экономики. Справедливости от этого, впрочем, не прибавилось, но маятник не мог не качнуться в обратную сторону.
Насколько сильно правила жизни расходились с самой жизнью во время «застоя», настолько же сильно они не совпадали и во время перехода страны к рынку и демократии. Но если для стабильной политической и экономической системы противоположность декларируемых и реальных правил не была критичной, то во время коренной ломки всего жизненного уклада она стала трагичной, привела к девальвации ценностей демократии и рынка, сделала неизбежным откат в СССР. Так что — и здесь Войнович прав! — корни «Москвы 2042» лежат глубоко в Москве 1970–80-х.
Войнович и Солженицын для многих читателей были фигурами совершенно несопоставимыми. Что там Войнович — сатирик-юморист, легкомысленный интеллигент, диссидент. А Солженицын — глыба, матерый человечище, классик при жизни, разоблачитель сталинских и ленинских преступлений. Пропасть между ними действительно была очень глубокой, и изображение Солженицына в Сим Симыче Карнавалове, герое «Москвы 2042», которое не простили Войновичу многие читатели 1980-х (включая Лидию Чуковскую, Никиту Струве и Жоржа Нива), было неслучайным.
Войнович быстро уловил в Солженицыне бесконечную гордыню, презрение к чужому мнению, любование своими идеями, доходящее до самообожествления, восприятие себя как непогрешимого морального лидера, презрение к демократии и Западу, стремление стать вождем, вернувшимся из эмиграции на белом коне Глаголе. И очень талантливо и зло надо всем этим посмеялся, объяснив потом в «Портрете на фоне мифа», что смеялся больше над культом Солженицына, чем над ним самим.
Отличие теперешнего режима от советского в том, что он устарел уже при его создании. Значит, и закончится примерно так же: устареет, став чужеродным современному миру и оттого нежизнеспособным
Смотреть, как реализуется его «Москва 2042», Войновичу было больно. «Свобода поначалу кажется хорошим обменным товаром, — писал он в последнем романе “Малиновый пеликан”. — Сначала ее меняют на еду, потом на то, чтобы всегда было не хуже, чем сейчас (стабильность), потом на безопасность, и только потом-потом оказывается, что нет ни еды, ни безопасности, ни стабильности, ни свободы». Это превращение Войнович распознал сразу, откликнувшись на воцарение Путина гимном. Он сразу увидел главное: для нового режима идеология будет не важна.
Перечитайте напоследок гениальное и совсем недавно написанное эссе Войновича «Стебень, гребень с рукояткой». И отдельно — написанное к этому эссе предисловие, от которого Войнович потом отказался, опубликовав его только в фейсбуке. Редкий случай: Войнович тут не прячется под маской сатирика и выступает как социальный мыслитель. Он формулирует очень четко: условием существования советского и других тоталитарных режимов была их закрытость, монополия на информацию. Она позволяла лгать, держать народ в страхе, нищете и неведении. В этом искусстве советская власть превосходила другие тоталитарные режимы. От лжи этот режим и погиб: он просто устарел.
Но новый режим тоже построен на лжи. И «отличие теперешнего режима от советского в том, что он устарел уже при его создании». Значит, и закончится примерно так же: устареет, став чужеродным современному миру и оттого нежизнеспособным (так пишет Войнович в отвергнутом предисловии к этому эссе).
Один из самых проницательных политологов и экономистов Дмитрий Травин не случайно сделал отсылку к Войновичу в своей книге «Просуществует ли путинская система до 2042 года». Войнович угадал главное: восстановление авторитаризма через синтез госбезопасности с православием и социалистическими идеями. Поэтому я мечтал организовать диалог Войновича и Травина на одной из московских неподцензурных площадок. Жаль, теперь уже не получится.