24 года назад я жила в Новосибирске, и дочери моей Maria Alterman было 9 месяцев, а мне столько, сколько ей сейчас. И мы, услышав утром по радио объявление, что нам щас “порядок” восстановят, отнесли её матери моей и рванули к ГПНТБ.
Мы тогда практически первый раз в жизни “вышли на площадь”, и были готовы не уходить с неё, пока не уйдёт ГКЧП. Там было много тысяч людей. Может быть десятки тысяч. Потом мы ушли всё-таки – ребёнок же, и всё такое, и несколько дней слушали бибиси, пытались понять, придётся снова идти, или разрулилось. Мы не спали, и дома у нас круглосуточно происходила игра в “мафию”, гости не уходили и накапливались.
И знаете что? Мы тогда знали, что такое свобода и собирались за неё как минимум драться. И нас таких было невероятно много. И я предлагаю по крайней мере помнить страну, в которой мы тогда жили. Я сейчас не понимаю уже, жива она или мертва. Молиться за её чудесное спасение, или поздно, и надо сказать “светлая память”.
Елена Калужская
В августе 91 я отдыхал в родной Карелии. В сентябре начинался последний, 5 курс журфака МГУ — надо было уже думать о дипломе. Но реальность менялась на глазах. Это конечно усложняло задачу — но и радовало. Мы чувствовали себя творцами истории.
20 августа Театральная площадь Онегаборга [Петрозаводска] кипела. Выступил недавно избранный демократический мэр Катанандов и заявил, что Карелия не признает никакого “ГКЧП”, но только президента Ельцина.
Но кто мог знать тогда, что пройдет всего 12 лет — и тот самый Катанандов (уже в ранге губера и лидера местных едросов) будет открывать памятник “выдающемуся деятелю нашей партии и государства” Андропову?
А сколько аналогичных примеров в других городах? Да в той же Москве — посмотрите на Третьякова, Леонтьева, Никонова и т.п. Вот эта, почти тотальная эволюция “августовских демократов” в “путинских крымнашистов” — очень интересный материал для историков.
Вадим Штепа
В августе 1991-го жил я в Дрездене, один, в поганенькой квартиренке, с печным отоплением и старым гэдээровским черно-белым телевизором. Был у меня маленький приемник «Сони» – слушал я по нему радио Свободу и рисовал цветными карандашами на прекрасной шершавой акварельной бумаге абстрактные композиции.
И вот, слышу – в Москве путч. Первая мысль – отрезан от семьи (жена и дочь были на даче у родителей на Урале).
Навсегда.
Боже мой, вот он, конец. Сейчас начнутся аресты. Расстрелы.
Посмотрел на путчистов. Руки дрожат, глаза бегают. Подумалось – нерешительные палачи. Перед смертью – еще и замучают. Будут мстить семьям уехавших.
Потом случилось то, что случилось.
Я был первый и последний раз горд за свой, уже навсегда оставленный, народ.
А через четыре недели после путча Ельцин говорил так, что стало ясно – все вернется на круги своя. Сменятся декорации, начальники, вынырнет из первородной тьмы безобразный русский гламурный «капитализм», такая же потемкинская деревня как и русский «социализм», прикрытие воровства и деспотии.
Где-то в будущем замаячил в потусторонних тенях – отвратительный образ…
Игорь Шестков
Примерно в эти же месяцы, во время той самой массовой эйфории, Михаил Жванецкий напишет: “Все хорошо в сегодняшних переменах. Одно плохо: нам их дали”.
Жванецкий — гений, он всегда чувствовал больше, чем все мы вместе взятые.
Евгений Левкович
Источник: ehorussia.com