Недавно в московском дворе, где раньше стоял дом Андрея Тарковского, появилась инсталляция уличного художника Zoom: фигуры трех героев фильма “Сталкер”, вырезанные из фанеры. Меня эта акция привела к размышлениям о том, какое значение играет двор в нашей городской культуре.
Мое советское детство прошло в зеленом дворе одного из типичных панельных домов в московском спальном районе Речной вокзал.
Это было начало 80-х; тогда Речной, построенный в 60-е годы и поглотивший несколько сел, еще сохранял деревенский ландшафт: белые пяти- и девятиэтажные дома утопали в старых яблоневых садах и глухих рощицах.
В этих садах мы, мальчишки, пропадали с утра до вечера. Гоняли на велосипедах, играли в казаков-разбойников, пекли картошку на костре, зимой строили ледяные крепости, а весной пускали кораблики в огромных лужах. Позднее начались игры в обертки и вкладыши от жвачек.
В небольшом лесочке через улицу от нашего дома были два “культовых” магазина. Маленький старенький, чуть ли не дореволюционный каменный гастроном называли “Деревенским” – с его полными продавщицами в огромных колпаках, продававшими сметану на розлив. Второй магазин, булочная, имел не менее трогательное народное название – “Стекляшка”. И, конечно же, как рассказывал Петр Мамонов в одном из своих спектаклей, мама посылала сына в булочную за батоном белого и полбуханкой черного.
“Плывущий” дом
С годами наш район стали уплотнять. Сначала вырубили яблоневые сады, потом снесли “Деревенский” и “Стекляшку”. С приходом 90-х началась меткая точечная застройка: на месте скверов и лесочков появились монолитные многоэтажки… Все течет, все меняется. Сегодня того зеленого двора – Речного Вокзала моего детства – больше нет, он остался лишь в моей памяти.
Когда я повзрослел, стал чаще задумываться о прошлом и читать книги, в которых известные люди – когда-то такие же ребята, как я, – рассказывали о дворах своего детства и юности. В их воспоминаниях я находил такое же щемящее, ностальгическое чувство, какое испытывал сам, оглядываясь на двор моего детства.
Взять хотя бы советского писателя Юрия Нагибина. Его воспоминания (в 30-е годы его семья жила в Армянском переулке) погружают в атмосферу дворов Москвы того времени: голубятники на крыше дровяного сарая; девчонки, “до одури резавшиеся в классы”; битюги, перевозившие бочки из винного склада; звуки радио и разговоров, несущиеся из коммуналок.
А легкое головокружение от разглядывания “плывущего” в синеве небес угла дома, который он каждый день видел, возвращаясь домой из школы, неизменно рождало в мальчике ощущение счастья. Думаю, что дворовое детство многих людей было наполнено похожими мгновениями счастья.
Двор-призрак
“Сроднение с улицей начинается через двор”, – говорит Нагибин. Действительно, двор – первое из внешних пространств, которое мы детьми узнаем за пределами нашего дома.
В советской Москве за фасадными сталинскими высотками продолжали жить своей вековой жизнью старенькие особнячки и деревянные домики, окруженные сонными дворами. В советские времена усилилась роль буфера, которую двор играл между официальной улицей, с ее демонстрациями и транспарантами, и частным миром квартиры, с обязательными посиделками на кухне.
“Дворы, как и наше жилище, отмечены интимностью отношений со своими жильцами”, – замечает питерская писательница Валентина Лелина. Рассказывая о дворах Петербурга, она выделяет одно важное свойство питерских дворов, которое я хотел бы распространить и на некоторые дворы Москвы и других городов, например, Праги: в них задерживается время.
На московской улице Палиха есть двор с бюстом Ленина – готовая живая декорация для съемок фильма, действие которого происходит в 50-е годы. Получается, что некоторые дворы пережили, переварили целые империи, развенчали целые эпохи и донесли до наших дней мумифицированный дух тех эпох.
“Почему нас так привлекают дворы? А кого-то совсем не привлекают, и он обходит их стороной? – размышляет Валентина Лелина. – Может быть, потому, что в них меньше фальши, надуманного, показного?”
Официальный город предпочитает не замечать дворы. А дворам не очень интересно то, что происходит на больших проспектах.
Послевоенное детство Андрея Тарковского прошло во дворе дома № 26 в 1-м Щипковском переулке. Сестра Андрея, Марина Тарковская, в своей книге воспоминаний воссоздает картину жизни будущего режиссера. Придет из школы, бросит портфель и – гулять. Играли в “ножички”, в “жосточку”, в “пристеночек”, в “расшибалочку”. В футбол.
В этот двор приходили к Тарковским гости, приносили машинопись “Доктора Живаго”, по вечерам устраивали посиделки за “лохматым” московским чаем, с беседами о литературе.
Сегодня вместо этого дома и двора – пустырь: несколько лет назад дом зачем-то снесли, а впоследствии решили заново отстроить “Дом Тарковских”, чтобы разместить в нем музей-квартиру режиссера. Однако подготовка к работам затянулась на годы, и живущий на огороженном забором пустыре призрак дома и двора Тарковских сам стал выполнять функцию памятника. Это очень тонко почувствовал Zoom, населивший как бы не существующие дом и двор персонажами фильма Тарковского.
“Россия без нас”
Схема взаимоотношений “двор-проспект” распространилась и за пределы реальной жизни, в интернет. Здесь небольшие сетевые или локальные сообщества людей выступают живой независимой альтернативой официальным средствам массовой информации.
С этой точки зрения меня недавно заинтересовал сетевой журнал “Россия без нас”, посвященный не тусовкам и ресторанам, а периферийной, провинциальной жизни страны.
“Существует некая Россия, некие люди в разных сферах, от политики до культуры, которые ассоциируют себя с Россией, – делится своими мыслями основатель этого сайта, Андрей Уродов, студент факультета коммуникаций Высшей школы экономики. – Эта официальная Россия существует за счет отживших идей, которые созданы давно и воспроизводятся снова и снова”.
Между тем, по мнению Андрея, люди на местах давно уже ушли вперед.
“Новая повестка дня создается в маленьких группах, которые выливаются в социальные сети, – говорит он. – Без существенных ресурсов появляются новые мини-медиа. Мы связываемся с ними и просим рассказать о том, что происходит вокруг. У нас есть корреспонденты в Крыму, во Владивостоке, на Чукотке наши люди ловят рыбу. Именно они могут рассказать, как живет Россия вне массового медийного поля. У нас нет рекламодателей и инвесторов, для нас важно сохранить независимость. Благодаря этому мы можем писать о чем угодно”.
Изначально вдохновением для Андрея послужил закрывшийся журнал “Большой город” – “один из немногих журналов, которые могли рассказать не только о модных персонажах, но и о бабушке в метро или, например, о вахтере”.
“На втором курсе я внештатно работал в районных блогах “Большого города”, но когда он закрылся, я поехал домой в Сыктывкар, на улице было минус тридцать, и я придумал свой журнал и сверстал первый номер. Название появилось тогда же”.
Андрей собрал небольшую команду единомышленников и на свой страх и риск стал выпускать журнал на бумаге тиражом 700 экземпляров, распространяя его по 12 городам России. На издание одного из номеров при помощи краудфандинга собрали достаточно средств, но другие номера приходилось печатать на собственные деньги, и молодые издатели решили перевести его в сеть, введя подписку.
Одна из рубрик журнала называется “Дворы”, для нее добровольные корреспонденты издания присылают свои фотографии. Создатели журнала хотят, чтобы жители разных городов и поселков через сайт могли привлечь к заброшенным дворам внимание тех, кто может помочь привести их в порядок.
Двор в России как настоящая реальность, проступающая за фантомами фасадов, продолжает иметь значение для молодых людей сейчас, как имел для поколений 30-х, 50-х или 80-х. Дворы в этой рубрике – все разные, где-то они окружены многоэтажками, где-то покосившимися деревянными домиками.
Они мне напомнили и двор моего детства и те дворы, о которых я читал. Многие из них исчезли. А эти еще можно спасти.
Источник: bbc.com