О состоянии российских профсоюзов Комстол писал уже неоднократно (с наиболее общей оценкой их проблем и перспектив можно ознакомиться здесь и здесь). При этом анализ профсоюзного движения в других уголках планеты, в особенности в странах т.н. «золотого миллиарда», всё это время оставался вне пределов нашего внимания.
В новостных лентах левых сайтов и газет часто встречаются заметки о об активности того или иного профсоюза в той или иной стране мира. Порой, выступления профсоюзов имеют поистине поразительные масштабы: в забастовке или демонстрации могут принимать участие сотни тысяч человек, а сами профсоюзные акции протеста, кажется, являются эффективным и постоянно используемым инструментом в борьбе трудящихся за свои права. Однако это справедливо лишь отчасти. Динамика последних десятилетий складывается вовсе не в пользу профсоюзов. Более того, мы можем говорить о том, что современное профсоюзное движение в мире находятся в состоянии кризиса.
Немного статистики
Прежде всего, наблюдается не только относительное, но и абсолютное сокращение численности профсоюзов. Так, в Великобритании количество членов профсоюзных организаций за последние 35 лет сократилось более, чем в два раза. Тогда, в 1980 г., британские профсоюзы аккумулировали в себе рекордные 13,2 млн. членов. В 2014 г. этот показатель едва превысил значение в 6,2 млн. Сегодня в профсоюзах состоят лишь 24,7% всех работников страны, в то время как в конце 1980-х около 40% трудящихся принадлежало тому или иному объединению на производстве.
В США вырисовывается ещё более унылая картина: лишь 11,1% американцев, занятых в разных отраслях промышленности, состоят в профсоюзах.
В целом в наиболее развитых странах мира, входящих в объединение ОЭСР, также наблюдается тенденция к сокращению доли работников, имеющих профсоюзные билеты: с 1999 по 2013 гг. она снизилась с 20,8% до 16,8%. Впрочем, стоит отметить высокую степень «разброса» этого показателя среди вышеуказанных стран. Так, в Турции, Эстонии и Франции доля членов профсоюзного движения составляет, соответственно, 4,5%, 6,4% и 7,7%. При этом в скандинавских странах и Ирландии – цифры совершенно иные. В Финляндии в профсоюзах состоят 68,6% занятых, в Швеции – 67,5%, в Дании – 67,2%, а в Ирландии – 82,6%. Однако и здесь популярность профсоюзов постепенно падает.
Кроме того, снижается роль забастовок в снятии противоречий между трудом и капиталом. На Западе, если брать достаточно длительный период, отчетливо видна отрицательная динамика числа забастовок. Если сравнивать 1970-е и 2010-е годы по так называемому удельному показателю забастовочной активности (а это лучший показатель, поскольку он учитывает и длительность забастовок), то видим – в странах ОЭСР забастовочная активность упала в 9 раз. Тогда на одну тысячу наёмных работников ежегодно приходилось 450 забастовочных дней, а снгодня – всего 49. И даже некоторый всплеск количества забастовок в годы последнего финансового кризиса не изменил направленности общего отрицательного тренда.
Из отдельных стран устойчивым «социальным миром» отличалась Германия. В 2013 г. в результате забастовок там было потеряно 7,2 рабочих дней на 1000 наемных работников, тогда как, например, в Великобритании – 48,7, а в Италии – 245,3.
В 1974 г. в США было зафиксировано 424 забастовки, в которых приняли участие почти 1,8 млн. чел. В 2013 г. государственная статистика США отметила лишь 10 забастовок, общей численностью в 43 тыс. участников.
Такие акции рабочих как забастовки шахтеров в Великобритании и металлургов в Германии в 1970-х и 1980-х по сути стали последним по истине массовым проявлением профсоюзной борьбы, и с тех пор такие примеры более не повторялись.
Важным симптомом кризиса является фрагментация профсоюзного движения, распад его на отдельные отряды, мало или только формально связанные друг с другом. Большинство действующих профсоюзов в западном мире имеет в лучшем случае отраслевую направленность. Кроме того, в рамках одной отрасли может существовать сразу несколько профсоюзов, «конкурирующих» друг с другом за лояльность рабочих. В последние десятилетия как грибы растут корпоративные профсоюзы, интересы которых полностью замыкаются на делах своей фирмы.
Наконец, сегодня профсоюзы во всё большей степени теряют свою монополию представлять и защищать интересы работников. Такие институты как суд, органы государственного контроля, институт индивидуальных договоров, участие персонала в управлении вторгаются в «святая святых» профсоюзной деятельности – определение оплаты труда и условий занятости и успешно конкурируют с профсоюзами.
Зачастую коллективные договоры на предприятиях заключаются без участия профсоюзов. Широкий резонанс получила новозеландская модель трудовых отношений, в которой профсоюзы потеряли свой прежний «привилегированный» статус и традиционные профсоюзные права, в т.ч. исключительное право представлять работников на коллективных переговорах и в суде при рассмотрении трудовых споров. Новозеландскую модель можно рассматривать как «крайнее воплощение в трудовом законодательстве идей либерализма, расценивающего деятельность профсоюзов и традиционные профсоюзные права как анахронизм, пережиток промышленной эры и как препятствие экономическому прогрессу в постиндустриальном обществе» .
Характерно, что один из идеологов радикальных рыночных реформ в России Е. Ясин с трудом скрывает восторг по поводу новозеландского опыта.
В этой связи нет ничего удивительного, что профсоюзы постепенно теряют влияние и поддержку в западном обществе. Этот кризис, хотя и в разной степени, затронул все страны. В чем его причины? Наконец, всегда ли кризис профсоюзов сопровождается ухудшением социального и материального положения работников?
Причины кризиса профсоюзов
В западных левых кругах имеются две основные позиции относительно оценки последствий современного кризиса профсоюзного движения. Суть первой позиции в следующем: кризис означает ослабление позиций трудящихся в борьбе с капиталом, замедление движения к социализму в современном мире. В этом утверждении немало общего с ключевым постулатом идеологии тред-юнионизма: только профсоюз в состоянии обеспечить эффективную защиту интересов рабочих в рыночной экономике.
Вторая позиция базируется на старом ревизионистском тезисе, согласно которому капитализм и профсоюзы – это неразделимые сиамские близнецы, способные рождаться и существовать только совместно. Поэтому угасание профсоюзов может означать только одно – перерождение капитализма, начало формирования принципиально иной системы отношений, имеющей мало общего с классическими отношениями наемного труда и капитала.
С нашей точки зрения, недостаток этих позиций – в их односторонности, даже бескомпромиссности. Каждая из них фиксирует один из вариантов, который вполне может существовать, но практически мы имеем дело со сплавом этих двух тенденций. Какая из тенденций будет преобладающей, зависит от конкретных обстоятельств. В принципе снижение роли профсоюзов может отражать как негативные, так и позитивные сдвиги в социально-экономическом положении трудящихся в обществе.
Существует много факторов и, соответственно, объяснений упадка значения профсоюзов. Но главная фундаментальная причина заката профсоюзов на Западе состоит в том, что профсоюзы, которые вполне подходили эпохе жесткого классового противоборства и индустриальной системе организации труда, перестали соответствовать новым условиям. Профсоюзы в принципе связаны с капитализмом индустриальной эпохи. Это есть организация фабрично-заводского пролетариата – детища промышленной революции.
Хозяйственный мир в странах капиталистического центра изменился. В рамках перехода от индустриальной к постиндустриальной экономике изменения идут по самым различным направлениям:
– происходит отход от неких усредненных стандартов условий труда и его оплаты, которые регулировались профсоюзами. Индивидуализация труда требует более гибких механизмов, в частности развитую систему индивидуальных контрактов;
– под влиянием технико-технологических изменений произошли сдвиги в социально-классовой структуре: уменьшается доля «традиционного» промышленно-производственного персонала – базы тред-юнионизма. Размывание численности профсоюзов идет практически параллельно сдвигам в структуре занятости. Существует прямая и весьма тесная корреляция между численностью промышленного рабочего класса и численностью профсоюзов.
Так, в США, где доля занятых в промышленности в совокупной занятости примерно соответствует доле профсоюзного членства – около 12%. Наиболее образованная и квалифицированная часть рабочего класса, связанная, как правило, с современными технологиями, начинает идентифицировать себя не с рабочим классом (хотя по объективному функциональному содержанию принадлежит именно к нему), а со средним классом. На смену массовых профсоюзов, основанных на солидарности больших социальных групп, занятых однородным трудом и ориентирующихся на жесткую конфронтацию, стали приходить небольшие по численности узкопрофессиональные организации работников среднего класса, ориентирующиеся не на противостояние, а на выражение и согласование специфических интересов отдельных их категорий.
Что касается работников неквалифицированного, например, конвейерного производства, находящихся на самом социальном дне, то этот «нижний класс», является социально угнетенным, в значительной степени состоит из национальных меньшинств и иностранных рабочих. Отсталость и разобщенность лишают его самостоятельной экономической и политической силы. Да и отношение профсоюзов к этой социальной группе далеко не однозначное. Деятельность профсоюзов существенно снижает возможности трудоустройства значительной части работников (в частности, молодежи, безработных, мигрантов). Например, если есть желающие работать за плату ниже тарифной или оговоренной в колдоговоре, то они работу получить не могут: коллективный договор запрещает работодателям платить такую зарплату. В результате малоквалифицированные работники из-за отказа профсоюзов поделиться рабочим местом обречены на безработицу или выталкиваются в сферу нелегальных трудовых отношений.
Если брать мировую тенденцию, то профсоюзы перестают быть универсальным механизмом социальной защиты – идут процессы диверсификации. Cовременная система социальной защиты в странах западного капитализма весьма многообразна и – помимо профсоюзов – включает различные формы государственного контроля, судебную защиту, механизм индивидуальных контрактов, социальный корпоративизм, различные формы социального диалога, институциональные формы участие персонала в управлении и т. д. Поэтому снижение роли профсоюзного движения само по себе может не означать ослабление механизмов социальной защиты, снижение уровня социальных гарантий.
В то же время снижение роли профсоюзов не равнозначно их ликвидации. Профсоюзы, утрачивая свои позиции в традиционных отраслях, одновременно приобретают их в других, т.е. определенная ниша остается. Так, крепки и даже усиливаются позиции профсоюзов в государственном секторе. К примеру, в Великобритании падает количество работников, чья зарплата регулируется коллективным договором: за последние 20 лет этот показатель снизился с 36% до 27,6%, причём в частом секторе распространённость колдоговоров значительно ниже, чем в государственном (15,3% против 60,4%) , в т.ч. по причине слабого присутствия профсоюзов.
Профсоюзы вне зоны капиталистического центра
Безусловно, некоторый спад накала классовой борьбы в наиболее развитых странах не может быть свидетельством «гуманизации» природы капитализма. Меры социальной поддержки, решение в целом проблемы массовой нищеты и общее повышение жизненного уровня всех слоёв населения передовых стран – всё это стало возможным во многом благодаря тому, что они обладают соответствующими ресурсами, накопленными в т.ч. посредством эксплуатации периферии мировой капиталистической системы.
Переход стран «золотого миллиарда» к постиндустриальному этапу развития означал перенос промышленных мощностей отсталые регионы, в т.ч. в Азию, Африку и т.д. Однако индустриализация стран бывшего третьего мира не повлекла за собой роста профсоюзной активности. Наоборот, количество забастовок в странах Азии с середины 1970-х до сегодняшних дней стабильно падало: с нескольких тысяч до нескольких десятков в год. Особенно стремительное падение забастовочной активности началось в конце 1980-х г.г.
Во многом это можно объяснить свёртыванием поддержки рабочего движения в странах третьего мира со стороны СССР, что привело к ослаблению и обескровливанию мирового левого движения и как следствие, организованного сопротивления промышленных рабочих Азии и Африки. Сегодня правительства стран, ставших мастерскими по производству продукции для ТНК, тщательно следят за тем, чтобы не допустить любых проявлений рабочих (да и политических) протестов, особенно, если они носят организованную форму. Это делается потому, что малейшее изменение к лучшему в том, что касается мизерного уровня оплаты или скотских условий труда, приведет к бегству капитала – туда, где он будет менее ограничен.
Периодически возникающие стихийные рабочие протесты, как правило, жестоко подавляются армией и полицией. Всем памятен пример Казахстана, где в 2011 были расстреляны рабочие-нефтяники в Жанаозене. В 2013 г. полиция силой разогнала массовую забастовку рабочих текстильной отрасли в Бангладеш, а в 2014 г. власти Камбоджи учинили кровавую расправу над участниками массовой демонстрации, также представленной работниками текстильной отрасли.
Тем не менее, политика неолиберализма, приведшая к переносу производств из стран капиталистического центра на периферию, привела к дисбалансам в социально-экономическом развитии стран-лидеров. В частности, это проявляется в усугубляющейся проблеме безработицы. Теперь США и ЕС вынуждены ставить вопрос о реиндустриализации собственных экономик за счёт возврата части производств в свои страны.
Это создаст предпосылки для укрупнения социальной базы профсоюзного движения, успех которого во многом зависит от активности левого движения и его смычке с профсоюзными организациями.
Сергей Корнеенко
Источник: comstol.info