Как показывают соцопросы, национал-патриотическую идеологию исповедуют сегодня 25-30% россиян, в то время как 10-15% граждан — убежденные либералы. А между этими непримиримыми частями общества – “неопределившиеся”. Именно для них, по мнению ряда социологов, предназначен насаждаемый властью “культ скреп”. О том, что за ним кроется и куда он нас заведет, в интервью “Росбалту” рассуждает Леонтий Бызов — социолог, политолог, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН.
— Леонтий Георгиевич, нас убеждают, что российское общество все больше консолидируется вокруг власти и президента. Так ли это?
— Опросы, казалось бы, это подтверждают, поскольку, действительно, в последний год наблюдается редкостное единомыслие большинства относительно поддержки власти и оценки ее курса, в первую очередь внешнеполитического. Однако это внешнее единство в помыслах не может опровергнуть того факта, что параллельно в обществе существует глубокий раскол. В “нулевых” годах, когда такого единомыслия не было, у консерваторов и либералов не наблюдалось и настолько полярных различий в оценках ситуации — напротив, многое их даже объединяло.
Сегодня же между большинством и меньшинством разверзлась ценностная пропасть, и это очень тревожно. Поскольку с мнением меньшинства можно не считаться, главное – что большинство “за”. Но это меньшинство представляет собой очень активную, образованную, интеллектуально состоятельную часть общества, так называемый креативный класс.
— А что представляет собой большинство?
— Оно состоит из небольшого ядра убежденных консерваторов и конформистской части общества, которая примкнула к ним, уловив те токи, которые исходят от власти. Однако нельзя сказать, что эти люди являются консерваторами по убеждению. Они — колеблющаяся масса, которая может принять любую форму, как желе: его можно разлить в вазочки, придать форму цветочка или зверя, но при этом оно все равно останется лишь желе. В советские времена было 7% верующих, а потом, когда общественная погода изменилась, стало 80%.
Это та часть населения, которая привыкла, как флюгер, колебаться вместе с генеральной линией партии. Они даже не лгут в соцопросах, а искренне считают, что сегодня они такие. Но если посмотреть на их реальный образ жизни, то поддерживающие власть совсем не похожи на людей, которые готовы ради каких-то традиционалистских идей отказаться от более важных для них жизненных ценностей…
Так или иначе, на сегодняшний день эта конформистская часть потребительского класса оказалась огромной периферией небольшого консервативного ядра и пока еще не видит в нынешнем кризисе чего-то для себя страшно угрожающего, воспринимает его как временное явление, которое стоит пересидеть, переждать, и тогда все, мол, снова вернется на круги своя. Эти люди выжидают, чья возьмет.
— Закручивания гаек требуют именно они?
— Да, но речь чаще всего идет о политических “гайках”, а не о житейских. Многие проявляют полное равнодушие к посадкам активистов Болотной. Но попробуй завернуть гайки для них самих — люди взвоют, потому что не хотят, чтобы власти влезали в их частную жизнь, заставляли платить налоги с дополнительных заработков и отказываться от чего-то приятного. Они ценят личную свободу: работать – не работать, покупать – не покупать, жить там, где нравится, своей частной жизнью. Хотят заранее планировать учебу для детей и очередной отпуск, а если кто-то занимается предпринимательством – то чтобы его бизнес не прикрыли в любой момент. Но свобода партий, слова, печати – это уже не про них. Позиция такая: закручивание гаек хорошо, когда их крутят соседу, или, скажем, какому-то политику, но только не мне самому.
— А каковы цифры?
— Реально увлечены национал-патриотической идеологией не больше 25-30% россиян, а 10-15% граждан — убежденные либералы. Но по опросам консерваторов может быть в 1,5 раза больше, потому что посередке между этими двумя группами находится большая прослойка, которая приемлет смесь различных идеологий и может принять любую присягу, если соответствующим образом переменится позиция власти.
— Вы сказали: “Сегодня одна часть общества объявила другую вне закона и наоборот”. Когда это произошло?
— Равновесие в обществе было нарушено в начале 90-х, когда сверху начали внедрять либеральные ценности, которые, безусловно, не разделялись большинством. Потом само общество, уставшее от этого раскола, стало искать компромисс внутри себя, и спокойные первые 12 лет нынешнего века прошли в поиске этого компромисса. В его центре оказался союз умеренных консерваторов и умеренных либеральных государственников, совместно определявших устойчивость политического процесса. Со многими издержками, безусловно, но, тем не менее, стабильность была, мы все это прекрасно помним и ценим. А начиная с 2012 года, когда власть испугалась акций протеста, баланс стал нарушаться, маятник искусственно сдвинулся в сторону консервативного большинства, возникла пропасть между консерваторами и либералами.
В результате мы фактически имеем виртуальную гражданскую войну, которая, слава богу, пока не перешла в горячую фазу. Хотя, если посмотреть на словесные поединки, то люди просто не воспринимают друг друга как людей — так накалились страсти. Сегодня “мразь” и “тварь” — самые ходовые эпитеты социальных сетях.
— А как чувствуют себя представители власти?
— Все более неустойчиво. Это то, что в авиации называется повышением турбулентности. Власть начинает потряхивать, как самолет в завихрениях воздуха на краю грозового фронта. Их жизнь — уже не та спокойная заводь, к которой российское чиновничество привыкло за минувшие 10-15 лет.
— Способна ли власть в этой ситуации выступить как арбитр и примиритель? Или людям лучше искать общий язык самостоятельно?
— Люди могут договориться сами с очень большим трудом, особенно когда над ними довлеет мощная пропагандистская машина, которая не дает им самостоятельно мыслить и искать решения возникших проблем. Наше общество очень инфантильно, оно любит перекладывать с себя ответственность на власть, СМИ, кого угодно.
Хотя в Интернете сегодня можно найти массу альтернативных источников информации, жизнь показала, что читать, думать, сопоставлять точки зрения хотят очень немногие. Большинство вполне довольствуются тем, что им говорят по телевизору, и надеются на Путина, не думая, способен он разрулить ситуацию или нет. В такой ситуации, конечно, только сама власть может стать инициатором диалога разошедшихся на противоположные стороны ринга групп людей.
Однако для этого нужно как минимум коренное изменение внутренней политики. Если оно произойдет сейчас, то тогда, может быть, нынешняя власть справится с этой задачей. Но, на мой взгляд, непримиримость зашла уже слишком далеко, и без потерь обойтись будет трудно. Что бы сейчас ни предприняла власть, какая-то часть консервативного большинства, которым она так дорожит, будет обижена, от него массово начнут откалываться недовольные, и ситуация может пойти вразнос.
То, что люди перестали адекватно воспринимать, слушать, понимать друг друга, общаться на одном языке и озлобились – знак тревожный, угроза и предвестье будущих гражданских потрясений.
— Вы недавно заметили, что в обществе сформировался устойчивый запрос на порядок с отказом от свободы.
— Да, и, как правило, это люди среднего и старшего поколения, не имеющие высокой квалификации, зависимые от государства. Они требуют свобод для своей частной жизни, понятных и привычных правил игры, но совершенно равнодушны к политическим свободам и не видят в ценностях демократии для себя практического смысла.
— До какой черты, на ваш взгляд, они готовы будут отказываться от свобод ради порядка.
— Опросы не всегда отражают реальное положение вещей. На самом деле, свобода, хоть и уступает порядку, все равно остается в первой пятерке наиболее важных ценностей во всех группах общества. Просто у либералов она входит в первую тройку, а у общественной “серёдки” занимает пятую позицию. Но если у этих людей спрашивают в лоб, то они, конечно, порядок предпочитают свободе — как минимум, две трети против одной трети.
— Что подразумевают люди, когда говорят о правилах игры? Букву закона?
— Не только букву закона, потому что кроме нее существуют и негласные правила, которые зачастую играют бóльшую роль, чем собственно законы, применяющиеся выборочно. А это уже форма административного произвола. Скажем, вышел человек чем-то торговать нелегально, а чиновник, видящий это, может либо опереться на букву закона и не позволить, либо посмотреть сквозь пальцы. Люди заинтересованы в первую очередь в том, чтобы чиновничий произвол укоротить. То есть я, произведя свой товар, должен быть уверен, что меня не прогонят, не обложат налогами, не отнимут мою собственность.
В этих правилах игры сочетаются и закон, и традиция. Но Россия остается страной, которая не может жить только по формальным законам, поскольку они зачастую чрезвычайно несовершенны и не приспособлены для того, чтобы их соблюдать всегда и везде. Поэтому мы вынуждены будем с этим жить и искать ту грань, на которой правила игры станут восприниматься большинством как устойчивые.
— Как известно, в России люди живут по понятиям…
— Увы, да. К тому же в последние годы правовое сознание у нас начало снижаться, а произвол, наоборот, стал возрастать. И все-таки я надеюсь, что это временное явление. За первое десятилетие нынешнего века мы хоть чуть-чуть, но все-таки подвинулись в сторону укрепления формального права и повышения его роли в общественной системе правил.
Вместе с тем история учит, что ощущение порядка исчезает у нас в один день. Вспомним события столетней давности, когда с таким энтузиазмом общество поддержало вступление России в Первую мировую войну, и как все рассыпалось буквально через год: возникло чувство пустоты, раздрая, власть стала стремительно терять очки. То же самое в конце 1980-х – с каким энтузиазмом поддержали начинание Горбачева, а уже в 1991-м начали его проклинать. То же может произойти и завтра: переход к хаосу в России очень быстрый, массовый, и всегда приобретает характер обвала. Сейчас, по данным социологов, ничто такой обвал не предвещает. Но это не значит, что его не может произойти в принципе — например, под влиянием внешних причин.
— Ваша фраза: “Если верить опросам, то у нас высоконравственное, прямо-таки пуританское общество”. Люди выдают желаемое за действительное?
— Люди считают, что пьянствовать и воровать плохо, но, тем не менее, пьянствуют и воруют. И грабят, и убивают — и себе это прощают. Объединяясь на словах, в действительности мы остаемся совершенно атомизированными: между нами нет связей, и, по существу, нам безразличны и бедные, и сироты, и вообще проблемы других людей. Живем по принципу “человек человеку волк”, каждый борется в одиночку. На уровне парадных деклараций – мы общинники, у нас коллективизм… А на самом деле люди просто не хотят поставить себя на место другого человека и ради небольших личных завоеваний готовы перешагнуть через все что угодно.
— Насколько сильны протестные настроения?
— То, что сейчас происходит, можно назвать “бунтом на коленях”: недовольство высказывают многие, но на баррикады идти никто не спешит. Почему? Конформистское большинство, как правило, всегда готово поддержать власть, потому что сейчас ему больше рассчитывать не на кого. А представители сытой части общества, которые понимают, что могут обойтись и без власти, поскольку их квалификация и связи помогают выжить, наоборот, чувствуют себя более раскрепощенными и гораздо в большей степени склонны эту власть критиковать — но не более того. Отъявленных радикалов, которым “уже все равно”, почти нет. Поэтому нет и бунтов. В 1917 году именно люди, оторванные от своих корней, в первую очередь солдаты, уставшие от войны, стали катализатором перемен: им нечего было терять, они были готовы на все. Политизированность — удел людей, у которых возможности, средства и время позволяют задумываться о чем-то большем, чем насущный кусок хлеба. Они склонны думать о будущем и именно поэтому могут смотреть на многие вещи гораздо более критично, чем те, кто занят сегодняшним выживанием.
— Может, тогда и не стоит поднимать Россию с колен, чтобы она бунтовала?
— Нет, бунты необходимы — дело в их качестве. История показывает, что чем дольше сохраняется стабильность, переходящая в застой, тем сильнее потрясения на выходе из этого периода. Власть не всегда бывает сильной: как только она дает слабину, то тут же становится катализатором всех возможных противоречий – и возникает колоссальная энергия распада. Все должно идти своей дорогой, перемены пробьют себе путь и без революций.
— И в этом нам помогут духовные скрепы?
— Смотря что под ними понимать. Сегодняшний глянцевый официоз никоим образом не прикрывает разительные противоречия в реальной жизни. Мы помним по времени позднего СССР, как декларации переставали восприниматься именно потому, что становились воплощением фальши: люди говорили одно, а делали и думали другое. Я не слишком радуюсь официальному культу скреп именно потому, что он не исходит снизу, из общества, которое хочет понять основные проблемы нашей истории, а насаждается властью в откровенно конъюнктурных целях. Эта недалекая фальшь представляет угрозу еще и потому, что хорошее и правильное дело выхолащивается.
На самом деле за красивой картинкой мы видим общество больное, закомплексованное, проблемное, сложное, тяжелое, с великим множеством непреодоленных ценностных противоречий, крайне низкой правовой культурой и огромным разрывом поколений. Всеобщая раздробленность, равнодушие ко всему, кроме собственной частной жизни, девальвация нравственности – все это тоже про нас.
И работы, чтобы каким-то образом сделать себя более современными и дееспособными, непочатый край. Но вместо того, чтобы за нее браться, власть больше занята изготовлением дешевых гламурных обложек с применением политтехнологий. То есть по привычке стремится не решать проблему, а прикрыть ее фиговым листком – например, “скрепами”.
Владимир Воскресенский
Источник: rosbalt.ru