«Народная революция» — одно из самых интересных понятий постсоветского пространства, особенно важных для понимания ситуации с современным левым движением. Впрочем, чаще всего данное явление называют просто «революцией», не указывая специально ее «народность» — поскольку, понятие «революция» уже по определению подразумевает участие «народных масс». Данное представление давно уже стало простым и естественным в среде всевозможных «противников режима» (а левые ими являются по определению). Настолько «естественным», что мало кто старается разобраться в его сущности — кажется, что с пониманием сути «народной революции» не может быть никаких проблем. Ну, вот собрался народ с силами, вышел на улицы, и сверг «проклятого тирана» или «антинародный режим». Тем более. что — согласно господствующим представлениям — подобные революции не раз происходили в истории человечества. Например, Великая Французская революция или, даже Революция в России 1917 года (особенно, если считать за такую февральские события и вынести за скобки «большевистский переворот»).
Однако эта простота понимания – мнимая. Это стало более чем очевидно во время украинских событий 2014 года, когда подобная «народная революция» в своем «классическом варианте» («собрался народ с силами, и сверг проклятого тирана») привела к таким последствиям, которые совершенно не отвечают ожиданиям от такого явления, особенно со стороны всеразличных левых. Вместо установления демократии, а если быть точнее, буржуазного парламентаризма, на Украине установился крайне правый, реакционный и шовинистический режим, а вместо какой либо демократии установился прямая диктатура олигархата. Данный момент позволяет поставить вопрос: достаточно ли адекватно понятие «народной революции» и имеет ли смысл использовать его в своей дальнейшей деятельности?
Плакат 1
Для ответа на него, прежде всего, следует отметить основную особенность понятия «народной революции» — его абсолютную «неклассовость». Классовому подходу вообще крайне «не везет» на территории бывшего СССР – еще недавно, в начале 90ых, за упоминание о наличии общественных классов можно было элементарно «получить в морду», ну или пару нелестных отзывов в свой адрес. Причем, вовсе не от ультраправого или неолиберала, а от простого гражданина, для которого понятие «общественные классы» твердо ассоциировалось со временем «ненавистного совка» и «научного коммунизма». Теперь, разумеется, ненависть к «совку» спала, а про «научный коммунизм» мало кто вспоминает, а новое поколение так и вовсе не понимает о чём речь. Но большинство используемых в общественном дискурсе понятий по прежнему несут «печать своего времени». Но чем дальше, тем становится очевидным ошибочность постсоветского представления об обществе – более чем два десятилетия времени их господства были временем настолько очевидных ошибок и поражений (в том числе и для левых) – что не замечать этого уже невозможно. И постепенно классовый подход, в том числе, и в «марксистском варианте», возвращается в нашу жизнь. И это открывает такие стороны многих «привычных вещей», которые ранее были просто недоступны…
***
В том числе, и суть пресловутых «народных революций». Украинский «евромайдан» был последней из них, но разумеется, только им дело не исчерпывается. Понятие «революция» (в «бесклассовом варианте», в противоположность марксистской модели) широко использовалось еще во время существования СССР – можно вспомнить «бархатные революции», прокатившиеся по Восточной Европе во второй половине 1980 гг. Именно тогда возник указанный выше «базовый образ» — народ, выступающий против «угнетающего его режима». «Бархатные революции» прошли поразительно мирно, что породило мысль о том, что человечество «гуманизировано» до такой степени, что ему уже не требуются «кровавые жертвы». Именно тогда и стали говорить о том, что именно бесклассовый подход, в отличие от «древнего» классового наиболее точно описывает современное общество и благодаря его использованию можно избежать лишних жертв.
«Триумфальное шествие» «бархатных революций» завершилось событиями августа 1991 года, поставившими точку в существовании Советского союза». Казалось, что с этого времени с «революциями» покончено. Однако более чем через десять лет после данного момента данное понятие «возродилось». Вначале события 2000 года в Сербии, а затем, события 2003 года в Грузии и 2004 года на Украине выступили типичными примерами «народных революций», в которых «народные массы» так же мирно, как и десять лет назад, свергли «тиранические режимы» в теперь уже «постсоциалистических» странах. И опять – ничтожное количество жертв в совокупности с огромными достигнутыми результатами.
Неудивительно, что данная модель «ненасильственной революции масс» стала необычайно популярной среди постсоветской оппозиции (в том числе и у левых). Казалось, что теперь для достижения своей цели достаточно вывести максимально возможное количество «народа» — граждан, которые не являются сторонниками действующей власти. равда, попытка использовать данную технологию в России – на пресловутой «Болотной» — оказалась неудачной. При всей массовости оппозиционного митинга ни к какой «смене режима» он не привел – при самом минимальном противодействии властей. Но это казалось только исключением, подтверждающим правило: дескать, массовость данных событий была недостаточной. Вот охватим своим влиянием большее число «народа», да в разных городах страны — тогда и посмотрим, кто кого…
а самом деле, подобное предположение (о недостаточном влиянии на «народ» — т.е., на население страны, не входящее во властные круги) говорилось все время существования «постсоветской оппозиции», как левой, так и правой. (В «доинтернетную» и «раннеинтернетную» эпоху было популярно утверждение о «всесилии телевизора»: дескать, пустите оппозицию «в телевизор» и она перевернет власть.) Однако сама значимость «народных выступлений» и их «абсолютная благость» не подвергалась сомнению. До тех пор, пока украинские события не нанесли данной концепции сокрушающий удар и не заставили задуматься о ее адекватности реальности.
***
В частности – насколько вообще возможно существование такой модели, как «народные революции», насколько адекватно она вообще описывает происходящее. И самое главное – не упускает ли данная модель что-то очень важное. Кроме того, сейчас, помимо модели «народной революции» популярность получила модель «цветной революции», которая описывает те же самые явления. С одним важным отличием. А именно – в рамках такой модели основную «скрипку» в происходящих процессах играет не «народ», а некие «внешние силы», которые организовывают особым образом поставленные «возмущения», способные сменить неугодный этим «силам» режим. По сути, речь идет о том же самом «выступлении граждан, не связанных с режимом», но «спонтанность» выступления в рамках данной модели исчезает, заменяясь организованной деятельностью специально оплаченных лиц.
Однако и модель «цветных революций» имеет свои недостатки. А именно, сведение всего происходящего к деятельности условного «госдепа» не дает объяснений: почему же «режиму» не удается легко его блокировать. Ведь, казалось бы что может проще – произвести превентивный арест агентов «тайных обществ», и спасти свою власть. В конце концов, это приводит к идее о том, что «внешние силы» представляют собой неких необычайно мудрых и всемогущих деятелей, легко «вертящих» любые государства. Но и, в таком плане, данная тактика представляется весьма странной: вместо того, чтобы «закулисно» править той или иной страной (что возможно при «неуязвимости» и «всемогуществе» устроителей «оранжада»), пресловутый «госдеп» зачем-то рушит государство. Тем более странно это выглядит, если учесть, что все режимы на постсоветском пространстве подчеркнуто «проамериканские» — т.е., изначально ориентированные на реальный Госдеп, да и еще, и подчеркнуто коррупционные…
Впрочем, это еще верхушка проблемы. Самое главное состоит в том, что используемые сейчас модели не позволяют понять ни динамики происходящего, ни предсказать его результаты. Представление левых и либералов о том, что «народные революции» представляют собой некий аналог буржуазных революций прошлого (поскольку понятно, что к пролетариям они не имеют ни малейшего отношений ) создает известную иллюзию о том, что данные события имеют однозначно прогрессивное значение (смена «тиранического режима» на «буржуазную демократию»). Однако, в отличие от прошлого, когда произошедшая революция кардинальным образом изменяла все устройство страны, приводя к вполне конкретному развитию национального хозяйства, данные «революции» не приводят к однозначному прогрессу. В самом лучшем случае – как в примере с восточноевропейскими государствами – это ведет к массовому проникновению иностранного капитала с подчинением ему всего хозяйства.
А в худшем – как в странах бывшего СССР – к массовому уничтожению данного хозяйства иностранными и доморощенными «утилизаторами», к развалу науки, образования, здравоохранения – в общем, к деградации и архаизации производства. Сравнивать это с несомненно прогрессивным значением буржуазных революций в высшей степени странно. Однако и идея о том, что данные «революции» представляют собой перевороты, устроенные «внешними силами» натыкается на ту же проблему: если в случае с Восточной Европой еще можно как то «натянуть сову на глобус» в плане получаемой этими силами выгоды (хотя и тут не все однозначно), то в случае с бывшим СССР понять мотивацию «госдепа» уже сомнительно. (Поэтому все популярнее становятся разного рода «конспирологические» объяснения, сводящие эту выгоду к бредовому стремлению максимально сократить количество людей. Разбор данной концепции надо отдельно, пока же можно отметить, что в условиях капитализма данное стремление выглядит более, чем нелепо, так как это сужает рынки и потребительскую способность оных, что приводит к тому, что капиталисты будут получать меньшие прибыли).
***
А значит, вопрос о том, что же представляет собой явление, скрывающееся за «народными революциями», остается открытым. Но, прежде, чем приступить к его разбору, следует сказать самое главное. В рамках и марксистского подхода, и даже «классического прогрессистского» любая революция представляет собой закономерное явление истории. И наступает она вовсе не из-за «желания народа» (последний, как известно, ненавидит «верхи» всегда), не из-за деятельности всевозможных «тайных обществ» (последние так же существуют в любой классовом обществе, также как и «внутриэлитарная борьба»). А наступает она в случае, если противоречия «старого общества» достигают некоторого порога.
Данное состояние именуется «революционной ситуацией». Именно про него В.И. Ленин сказал: «Лишь тогда, когда „низы“ не хотят старого и когда „верхи“ не могут по-старому, лишь тогда революция может победить». Впоследствии Ленин добавил к этим «объективным» признакам «субъективный» — а именно, «способность революционного класса на революционные массовые действия» (т.е. наличие развитого классового сознания). Описывая революционную ситуацию, Владимир Ильич имел в виду, конечно, революцию пролетарскую. Однако наличие революционной ситуации является необходимым требованием и для буржуазной революции (только действующие силы для нее другие). И буржуазная революция – так же, как и пролетарская — происходит вовсе не по желанию тех или иных представителей буржуазии (как это может показаться на первый взгляд). Нет, механизм возникновения и «развертывания» революционного процесса подчиняется вполне определенным социальным закономерностям и соответствует вполне определенной ситуации. И, соответственно, решает вполне определенные исторические задачи.
Таковыми является устранение противоречия между формирующимися капиталистическими отношениями и сохраняющими свое господство феодальными порядками в случае буржуазной революции. Причем, надо понимать, что до определенного времени нарождающийся капитализм прекрасно мирится с существованием феодальных прав и привилегий. Более того, он успешно использует их в своих интересах – вопреки расхожему мнению, это не так уж и сложно. Возможность покупки титула существовала в любых феодальных обществах, причем в Европе какое-то время число пресловутых «дворян мантии» превосходило число «классических» «дворян шпаги».
Более того, то, что мы считаем признаком феодализма, как, например, абсолютизм — на самом деле выступает как раз показателем «капитализации» общества. Абсолютизм был следствием опоры королевского двора напрямую на экономическую мощь государства – в противоположность той сложной феодальной системе договоров и обязательств. Абсолютизм способствовал развитию промышленности – от России до Франции государственные мануфактуры выступали флагманом развития производства. Наконец, именно абсолютизм выступал создателем и гарантом финансовой системы – самые крупные банки служили именно обслуживанию государства. Именно государство очень часто выступало «ведущим акционером» крупных «колониальных компаний», вроде Ост-Индской (Французской или Британской).
Поэтому до определенного времени буржуазия прекрасно уживается и с монархией, и с аристократией – разумеется, не без выгоды для себя. И ломать сложившееся положение ей – по разумному предположению – вроде как не имеет смысла. Именно поэтому вовсе не буржуазия выступает главным инициатором буржуазных революций. Если честно, то главным ее их источником выступает сам «старый режим» (так же, как главным «виновником» Великой Октябрьской Революции принято считать Николая II). Накапливание внутренних противоречий позднефеодального общества рано или поздно приводит к тому, что оно перестает адекватно реагировать на требования времени. И попадает в классическую ловушку. Роль буржуазии на этом этапе состоит лишь в том, что она «сдвигает» «старый режим» в сторону усиления капиталистических отношений и, тем самым, увеличивает его «противоречивость» (и снижает устойчивость), разрешая при этом те противоречия, которые привели к революционной ситуации.
***
И лишь после того, как «Старый порядок» окончательно доказывает свою полную несостоятельность, не имея возможности справиться с нарастающим валом проблем, наступает период неконтролируемого распада всех функций государства – собственно то, что именуется революцией. Причем, понятное дело, что основной действующей силой буржуазных революций выступает совсем не буржуазия. Если рассматривать Великую Французскую Революцию (которую можно принять за «эталон» революций буржуазных), то называть «буржуа» тех оборванцев, которые брали Бастилию и строили в Париже баррикады, можно только в прямом смысле этого слова – это были горожане. Но, в большинстве своем, никакой собственности, тем более на средства производства, они не имели, только незначительную личную собственность. По этому, и к «классическому» буржуазному классу отнести их нельзя. «Настоящие» собственники, начиная с домовладельцев и выше, как правило, на подобные явления смотрели из окон и с балконов своих домов, в лучшем случае, подбадривая выступающую «чернь» идти на огонь мушкетов королевской гвардии. А в худшем – желая, чтобы эта гвардия побыстрее расправилась с этими «братьями по третьему сословию».
Но так как гвардейцы повели себя немного иначе, чем ожидалось, то буржуазия оказалась единственной силой, способной к формированию новой общественной структуры. Точнее сказать, к корректировки имеющейся, разумеется, в свою пользу. И всю выгоду от свершившейся Революции получили именно они — собственники и хозяева. А вовсе не подмастерья и рабочие, которые выступали действующей ее силой. Причем, в следующей «итерации» революционного процесса наиболее крупные из собственников сумели «переформатировать» складывающуюся общественную систему в свою сторону, «обставив» собственников поменьше. Приведя к власти генерала Бонапарта, они четко определили задачу, стоящую перед ним – а именно, установление гегемонии над европейскими рынками и вытеснение оттуда Англии. Именно ради этой цели Бонапарт «перепахал» своими войсками всю Европу, пока не потерпел поражение на заснеженных просторах России (А «загнало» пылкого корсиканца в столь не пригодное для него место не что-нибудь, а желание установить «континентальную блокаду» Британии во имя торжества Франции в мировой торговле). А то ведь сейчас многие не понимают и причины начала войн.
Именно по данной причине Великую Французскую Революцию и называют революцией буржуазной. Не потому, что ее совершила буржуазия, но потому, что именно она сумела перестроить общество в своих интересах. Потому, что именно буржуазия оказалась – в данной ситуации – наиболее прогрессивной силой. Нет, конечно, было бы лучше, если бы общество было перестроено в интересах основной массы граждан, нежели в интересах «денежных мешков». Но, к сожалению, силы, способной это сделать, в данный момент не было – она появится только через несколько десятилетий, когда капиталистическое устройство общества породит своего «могильщика» — организованный рабочий класс.
Правда, тут речь идет об обществах «центра» — т.н. «развитых странах». На «периферии» ситуация несколько иная, из-за сильного влияния более развитых общественных систем. Так, в Российской Империи развитие очагов развитой промышленности было возможным исключительно при чисто абсолютистском режиме. И, вследствие этого, возможно появление достаточно организованного (пускай и «локального») пролетариата в обществе, не пережившим еще буржуазной революции. Таким образом в РИ абсолютизм породил и своего могильщика, и довёл страну до революционной ситуации. Однако подобное положение возможно только тогда, когда капиталистический «центр» обладает достаточно развитой индустриальной промышленностью, чтобы иметь возможность отбрасывать «тень» на менее развитые страны. Когда периферия находится достаточно близко к центру и потому вступает с ним в своего рода конкурентную борьбу, без которой она (переферия) обречена на сильное технологическое отставание, которое приведёт к дальнейшему поражению (как это произошло с Китаем или Индией, которые были слишком далеко от развитых стран.
Однако данная особенность имеет и «обратную сторону»: если развитие мощной промышленности уже произошло, то это означает, что буржуазия в данном социуме уже перестроила общественное устройство в «свою сторону». Поскольку этот признак показывает, что никаких особенных противоречий, могущих помешать развитию капитала, уже нет. И любая «смена режима» в данном случае сводится к перемене властвующих особ – т.е., к внутриэлитарной борьбе. Разумеется, это не отменяет возмущения «народных масс», возможно даже сильных – равно как вся история феодализма представляет собой историю крестьянских восстаний. Но до определенного момента правящий класс успешно реагирует на данные выступления (в основное, репрессивно, но бывают и частичные уступки, как в Англии второй половины XIX века).
И так продолжается до тех пор, пока, во-первых, противоречия капитализма не приведут к возникновению революционной ситуации уже на «новой основе». А, во-вторых, пока не появится революционный субъект, обладающий развитым классовым сознанием – т.е., способностью к организованной и длительной борьбе. А главное – способностью в случае «суперкризиса» взять власть в свои руки – пока буржуазия не успела заново ее «перехватить». Именно поэтому данный этап может быть только пролетарской революцией – поскольку лишь организованный пролетариат способен «конкурировать» с буржуазией на «поле» построения новых общественных структур. Так же, как в случае буржуазной революции лишь буржуазия могла победить в этой сфере феодальную знать.
***
Получается, что никаких «народных революций», оторванных от общественных противоречий, базис которых лежит в экономической плоскости, просто не может быть в принципе. Никакой структурообразующей способностью «народ» не обладает – так как он не способен обладать классовым сознанием. А значит – конкурировать с буржуазией в условиях революционной ситуации он не способен. Однако дело еще интереснее – никакого организованного «народа» вообще не существует. Представляя собой совокупность разного рода классов и слоев общества, он вообще не является субъектом (понятие «народ», как «не власть», вообще не полагает внутренней связности данной структуры). И, следовательно, никакую власть «народ» взять не способен.
Но что же тогда представляют данные «народные революции»? Какая же сила выступает структурообразующей в них? Кто формирует новые общественные структуры? На самом деле, это самая важная проблема для понимания данного процесса. Однако решается она несколько парадоксально: в самом деле, если нет сил, способных для создания новых структур, то, следовательно, они и не создаются. «Народная революция» — процесс парадоксальный и неклассический, свойственный исключительно «неклассическому» обществу второй половины XX века. А последние, как я уже не раз подчеркивал, представляют собой странное сочетание «обычных» буржуазных обществ с проявлениями «общества нового типа» — т.е. коммунистического. Данная структура, как можно понять, крайне неустойчива, и требует постоянного движения – либо в «сторону» развертывания «новых, коммунистических отношений». Либо в сторону «возврата» к прежнему.
Именно подобным «возвратом» и является наша «революция». Речь идет не об усложнении социума, и даже не о перестройке его – а об упрощении, о разрушении «коммунистических подсистем», при том, что буржуазные, уже существующие в нем, остаются. Они лишь «разрастаются», получая ресурсы от разрушения «коммунистических подсистем» и от снятия требования согласования с последними. Поэтому тут нет смысла искать «системообразующую силу» — ее нет и быть не может, нужна лишь «разрушающая» (а уж она-то, в полном соответствии со вторым началом термодинамики, всегда найдется).
Именно этим и объясняется удивительная легкость «народных революций» (и в «бескровном», и в «кровавом» варианте) — поскольку для данного «свершения» не требуется что-то создавать, а достаточно обратиться к тому, что уже есть. Например, к приоритетам «частной жизни», «конкуренции» и «традиционных ценностей» (религия, семья, собственность), явившихся основой «народных революций» Восточной Европы и СССР. Все годы «коммунистического режима» указанные выше «старые» подсистемы прекрасно существовали в сознании восточноевропейца или советского человека, причем, у представителей всех социальных слоев – от номенклатуры до рабочих.
Почему эти «старые» подсистемы имели силу, достаточную, чтобы стать основой «поворота назад» — отдельный вопрос, требующий отдельного рассмотрения. Пока же можно сказать то, что связано это было с не очень глубокой интеграцией «новых», социалистических подсистем, с сохранением в «социалистических странах» значительного числа капиталистических элементов, включая столь значимые, как товарно-денежные отношения. В итоге, при малейшем ослаблении движения общества к социализму, а именно это и началось с 60ых годов XX века, то сразу сил на «подавление старого» стало просто не хватать. Но так, как «старые подсистемы» по определению более эффективны в плане «выживания» (поскольку они уже являются «нормой» в общественном сознании), то в случае отсутствия «давления» и развития новых отношений, они легко захватили «лидирующие позиции».
Но главное, что в условиях относительно развитого и «мощного» общества данная деградация — на начальном этапе – не несет никакой видимой опасности. Инерция развитой социосистемы настолько велика, что она продолжает оставаться относительно эффективной даже при массовой деградации ее подсистем (разумеется, до определенного предела). Именно поэтому процесс «архаизации» общества абсолютно непознаваем и неуправляем для обывателя (человека, руководствующегося в своей жизни «здравым смыслом»): до «порога» он не видит негативных последствий, а после «порога» уже ничего сделать не может. Собственно, ничего нового тут нет – данный механизм работает в любых примерах деградации сложных систем: от технических (классический пример – Чернобыльская авария) до биологических или психологических (например, наркомания).
***
«Народные революции» находятся в том же ряду. Суть их состоит в том, что «народ» — т.е., основная масса населения давно уже приняла «деградационные ценности» в качестве нормы, а «режим», т.е., государственное устройство все еще остается адекватным существующим в обществе подсистемам более высокого уровня. При этом, разумеется, представители власти (например члены КПСС, или партии Регионов на Украине) испытывают ту же симпатию к деградации, что и все остальные (а вернее — еще большую, из-за уже не раз описанных особенностей отрицательной селекции в иерархических структурах), но до определенного времени изменить «всю систему» они не могут. Именно поэтому при малейшей возможности «бросить этот чемодан без ручки», отказаться от этих социалистических под систем, они с удовольствием это делают. И происходит столь «умиляющий» очевидцев «бескровный переворот».
В общем, получается, что под названием «народной революции» скрывается ни что иное, как банальная контрреволюция. И, значит, в отличие от революций классовых, «народная революция» ведет не к развитию и прогрессу, а к деградации и архаизации. Более того, как это обыкновенно происходит при победе контрреволюции, разрушение охватывает не только новые и прогрессивные подсистемы. Нет, она идет много дальше, поскольку развивающиеся архаизационные процессы «заражают» энтропией и «базовые» структуры капиталистического общества и государства, которое, якобы, восстанавливаются. В итоге социум по уровню своего развития откатывается ещё дальше, чем до настоящей классовой революции и мы становимся свидетелями бесчинств и ужасов характерных для середины XIX века, например.
Таким образом, отказ от развития в сторону социализма, возрождает представления, даже не капитализма начала XX века, с его слабой социальной направленностью, а капитализм начала предыдущего столетия, с его 100% социальным расизмом, социал-дарвинизмом, и чисто потребительским отношением к «низшим классам». К тому капитализму который описывали бородатые дедушки Маркс и Энгельс. Единственное, что мешает подобному «прямому падению» — это сохранение огромной части прежних подсистем, которые существуют вопреки господствующему «неолиберальному дискурсу». Условно говоря, в подобном обществе все представители господуствующего класса, и других общественных слоёв, например интеллигенции уверены в том, что «низшие» должны работать или сдохнуть, а если они плохо живут, это только потому, что они плохо работают. А общество как система, государственная машина при этом продолжают давать им бесплатное образование и медицинские услуги, пособия по безработице, материнский капитал и тому подобное. Получается очень интересная ситуация обратная к «норме» — когда государства и общественные системы гораздо прогрессивней господствующего общественного сознания.
Нам же тут стоит уяснить одно – отношение к «народным революциям», как революциям классовым, ведущим к установлению более прогрессивных общественных отношений – является опасным заблуждением. Кажущееся участие в данном процессе если не «всего народа», то его значительной части (на самом деле, незначительной, ведь для большинства современных стран даже миллионные митинги означает участие всего лишь нескольких процентов населения) не является признаком пресловутого «vox dei». А всего лишь признаком того, что «свалить» более прогрессивное общество можно лишь тогда, когда архаизация захватила значительную часть граждан. Но при все этом понятно, что ни к какому прогрессу – даже в «буржуазно-демократическом» плане эта «революция» не ведет — а ведет она к архаизации и разрушению. Впрочем, в конечном плане – к необходимости «настоящей» уже революции, с ее непременным насилием, кровью и прочими «прелестями». Но к революции неизбежной – поскольку противоречия, приведшие в свое время к построению социализма, никуда не деваются, и решить их в рамках данного общества невозможно. И, значит, альтернативой Революции тут выступает только полное разрушение индустриальной общественной системы – полный откат в откровенное варварство, по сравнению с которым феодализм можно рассматривать как светлое будущее…
Антон Лазарев
Источник: red-sovet.su