Почему Северный Кавказ является политическим полигоном и какое место на нем занимает КБР.
Стало известно, что в Кабардино-Балкарии появится должность министра по профилактике экстремизма среди молодежи.
О том, почему «в новое кресло ни в коем случае не должен сесть силовик», о последней спецоперации в Нальчике, о настроениях простых людей в республике, о комиссии по адаптации бывших членов бандформирований и многом другом в интервью КАВПОЛИТу рассказал член общественной палаты КБР Валерий Хатажуков.
– Почему в республике, главой которой является бывший начальник по противодействию экстремизму МВД России, вдруг возникла необходимость в должности министра по профилактике экстремизма среди молодежи? Коков на совещании сказал, что в Кабардино-Балкарии и так с 2010 года существенно снизился уровень террористических угроз. Выходит, болт затянули настолько туго, что сорвало резьбу?
– Некоторые руководители республики уверены, что пошел резкий спад террористической активности исламистского подполья, и этот процесс принял необратимый характер. Я думаю, это во многом неверно и, самое главное, мешает правильно и объективно поставить проблему.
Каждые два-три года лидеры подполья по какому-то «счастливому» стечению обстоятельств уничтожаются, и наступает временное затишье. Возникает ощущение, что все закончилось. На самом деле все те объективные причины – социальные, экономические, политические, – которые способствуют тому, чтобы представители молодежи разделяли идеологию вооруженного джихада, никуда не деваются. Они существуют. Поэтому этот процесс будет продолжаться, пока количество молодых людей, готовых разделить эту идеологию, резко не сократится.
Сейчас процесс относительного затишья прошел, и мы опять наблюдаем новую активность. Все, как говорится, возвращается на круги своя.
Наши чиновники очень часто говорят: мы проводим в молодежной среде профилактическую работу, мы провели столько-то мероприятий, участвовали в этом столько-то людей, мы публикуем в СМИ разного рода материалы по этой проблеме, и так далее.
Я смею утверждать, что на самом деле никакой – я подчеркиваю – реальной профилактической работы не проводится. Когда говорят, что в СМИ эта тема обсуждается, что идут дискуссии, – это все ерунда. Речь идет о поверхностных публикациях, о плоских пропагандистских штампах. Мы не видим никаких серьезных аналитических публикаций, не видим серьезных высказываний авторитетных людей.
В то же время у нас есть определенный научный, интеллектуальный потенциал, но широкие системные исследования не проводятся.
Могут быть закрытые исследования для определенных структур, но общественность о них ничего не знает.
У нас есть Институт гуманитарных исследований, есть разные высшие учебные заведения, университет, кафедры, где все это можно было бы делать. Но ничего реально не проводится.
Интересно, почему в Баксанском районе, который в социально-экономическом плане на порядок выше, чем другие районы, террористическая активность выше, чем, например, в Терском районе, который ближе к разным исламским центрам, где экономическая, социально-экономическая ситуация на порядок ниже? Мы не видим реальной исследовательской работы по этой теме.
Что касается конкретно проблемы профилактики: на мой взгляд, самое главное в этом направлении – нейтрализация и вытеснение идеологии вооруженного джихада.
Для этого у власти есть огромные ресурсы – это и огромное количество государственных СМИ, институты, о которых я говорил, они постоянно должны вести дискуссию в этом направлении, оппонировать потенциальным носителям идеологии вооруженного джихада. А этого не происходит.
Года три назад на нашем местном радио мы попытались с журналистом Муртазом Пачевым обсудить эту проблему, говорили о деятельности комиссии по адаптации, критически обсуждали эти вещи, и передача не вышла в эфир. Мало того, журналиста уволили.
О какой профилактике можно говорить? Вы знаете, что есть такая комиссия по адаптации?
– В СКФО?
– В Кабардино-Балкарии есть комиссия по адаптации членов подполья, которые решили вернуться к мирной жизни. Она существует уже четвертый год, но мало кто знает у нас о ее существовании.
– В Ингушетии есть такая.
– Я как раз хотел сравнить деятельность нашей комиссии с ингушской.
В Ингушетии эта комиссия очень успешно и эффективно работает. Потому что есть политическая воля, потому что глава Ингушетии, господин Евкуров, сам принимает непосредственное участие в ее деятельности.
В Ингушетии через эту комиссию прошли около 80 реальных людей за все время ее деятельности. Это люди, которые находились в розыске, которые были непосредственно членами подполья, которых обвиняли в пособничестве, которых необоснованно преследовали.
Евкуров сам часто проводит заседания этой комиссии. Он может запросто прийти в дом к кому-то, если у него есть информация, что с чадом семьи проблемы. Он может прийти, посадить этого парня, его родителей и открыто с ними поговорить, рассказать, что у него есть такие-то проблемы («Вы это примите к сведению, а я со своей стороны гарантирую, что если он себя будет нормально вести, никаких проблем у него не будет…») и так далее.
В рамках той же комиссии по адаптации, которая у нас существует, мы – если бы была эта воля, если было бы это желание – могли бы сделать, чтобы эта комиссия работала.
Я ни в коем случае, когда говорю об этой проблеме, не имею в виду, что государство, власть не может применять насилие, если это обоснованно, если все это законно.
Но насилие, которое осуществляется незаконно, насилие, которое противоречит Конституции и так далее, – оно абсолютно не работает на умиротворение ситуации.
Мы знаем, что есть такие случаи, когда уголовные дела фальсифицируются. Когда подбрасывается оружие, наркотики и так далее. Люди, которые это организовывают, считают, что они занимаются некой профилактической работой в отношении тех людей, которые каким-то образом могут быть связаны с подпольем.
Очень часто в эти жернова попадают люди, которые никакого отношения к этому не имеют.
Эти незаконные методы зачастую наоборот способствуют притоку в ряды новых сил, часто и таких, которые никогда не помышляли браться за оружие, а вступили на этот путь, чтобы отомстить за друзей, родственников и т.д.
– Если методы, о которых вы говорите, не дают положительных результатов, почему их продолжают использовать?
– Считаю этот вопрос риторическим. Было бы замечательно, если бы вы обратились с этим вопросом непосредственно к исполнителям.
Я уверен, что и политическое руководство, и правоохранительные органы должны стремиться к тому, чтобы местное население поддерживало проводимые антитеррористические мероприятия. А для этого все должно происходить максимально открыто, законно.
Касательно последней спецоперации, когда убили шестерых молодых людей…
В народе ходят разговоры, что на самом деле никакой перестрелки не было, что заблокированные мужчины не были вооружены и что с ними никто не пытался вести какие-либо переговоры. Когда об этих вещах пишут уважаемые, известные издания, когда об этом говорят близкие родственники, гражданские активисты, – общественное мнение формируется в таком направлении, что это было самое настоящее убийство. И, самое главное, официальные органы не пытаются все это опровергать, не дают никаких оценок происходящему. Такое положение дел подрывает доверие населения к органам власти, к методам проведения антитеррористических мероприятий.
Я не знаю, как будет функционировать новая должность, что это будет за министерство, но, конечно, мы приветствуем такую деятельность двумя руками. Все это очень актуально.
У республиканских властей есть и другие структуры, разные министерства, молодежные управления. Я выше говорил о комиссии по адаптации. При желании все эти структуры могли бы заработать. У них есть огромные ресурсы, но все это не используется для профилактической работы.
Но я боюсь, как бы эту структуру, которую сейчас собираются делать, не постигла та же участь, что и предыдущие. Боюсь, чтобы все это не осталось на бумаге.
Хочу привести очень положительный пример нашего сотрудничества с министерством внутренних дел, который, к сожалению, является скорее исключением, чем правилом.
Благодаря первому заместителю министра внутренних дел по КБР Казбеку Татуеву, нам удалось помочь не одному молодому человеку из тех, которые входят в группу риска, которых могли по абсолютно не зависящим от них обстоятельствам столкнуть к антиправовой деятельности.
Мы работали с этими молодыми людьми, документировали их проблемы, заранее встречались с Татуевым. Все это происходило в присутствии близких родственников. Это были иногда очень тяжелые разговоры. Но в конечном итоге все наши встречи закончились положительно, потому что мы их тщательно готовили. Нам удалось в буквальном смысле этого слова спасти несколько десятков человек. Со стороны это может показаться не очень много…
– Даже один – это много…
– Да, а если бы это носило бы характер масштабный? Нужно, чтобы работа шла не только с Татуевым. Нужно, чтобы подключилась и прокуратура, и представители общественности, уважаемые люди, и Следственный комитет, и так далее, как это происходит в Ингушетии.
В Ингушетии эта проблема почти решена – благодаря политической воле Евкурова.
Есть еще и другая проблема: когда молодые люди убегают в ИГИЛ. Есть ощущение, что власти, представители правоохранительных структур только рады, что они туда уезжают. Но ничего хорошего в этом нет, они вернутся готовыми джихадистами.
Наши власти, правоохранительные органы говорят о 150 жителях республики, которые туда уехали. Я допускаю, что это завышенные цифры. Но даже если речь идет о 100 людях, для нашей маленькой республики, где не больше одного миллиона жителей, это огромная цифра. Есть вопросы: почему они так легко получают паспорта, почему так легко уезжают? Этой темой тоже никто не занимается, ни общество, ни власть. Здесь тоже нужна профилактика.
– С Казбеком Татуевым вы как давно сотрудничаете?
– Года полтора, может, чуть меньше.
Молодые люди, с которыми мы работаем, – мы с ними очень жестко говорим. И я, например, тоже беру на себя какие-то обязательства, говорю: «Ребята, не дай Бог, вы нас подведете, мы вам этого не простим».
В конечном итоге подавляющее их большинство – 99% – сами нам регулярно звонят, приходят, они ведут нормальный образ жизни. А ранее многих из них родители буквально держали взаперти, они тряслись.
Но это должно проводиться на масштабном уровне, государственном, где есть ресурсы. И я абсолютно уверен, что если будет проявлена воля политическая, если по примеру Ингушетии этот процесс пойдет, все наладится.
Многие из Москвы, из Европы, когда смотрят на Кавказ, видят «равномерную» картинку. Да, безусловно, в культурах, в традициях у всех народов очень много общего. Но когда мы ближе смотрим, становится понятно, что разница иногда очень существенная.
Если взять Кабардино-Балкарию (и об этом говорят исследователи – например, Ирина Стародубровская), почему здесь это стало возможным? Казалось бы, в культурном, историческом плане в КБР факторы, которые способствовали бы тому, чтобы проект радикального ислама состоялся, очень слабые. В этом отличие Кабардино-Балкарии. И я абсолютно уверен: если те ресурсы, которые есть сегодня у власти, а также ресурсы гражданского общества будут использованы, мы сможем решить проблему. Все предпосылки для этого есть.
– Как вы думаете, кто займет пост министра по профилактике экстремизма среди молодежи? Понятно, что сейчас это неизвестно…
– Я не буду загадывать, какой будет сценарий, а скажу, кого бы я хотел видеть на этом кресле.
Прежде всего, ни в коем случае не силовика.
Я бы хотел видеть человека авторитетного, узнаваемого, публичного, который смог бы проделать очень важную в этом вопросе работу – мобилизацию гражданского общества, который смог бы подключать к решению этих вопросов общество, его лучших авторитетных, публичных представителей.
Это должен быть человек, знающий эту тему.
– Не говорит ли появление такой должности в Кабардино-Балкарии о том, что центр террористической активности смещается сейчас в КБР?
– Я не готов сделать такой вывод сейчас, но мы провели социологическое исследование, оно есть в интернете. В нем участвовали 600 респондентов, и около 11% говорят, что готовы при определенных обстоятельствах оказаться в рядах подполья. Это огромная цифра.
Есть такое, на мой взгляд, осознание, что мы не зря кричим на всех перекрестках (и другие люди об этом говорят), что на самом деле никакой реальной профилактики не происходит.
Все эти «Машуки», разные молодежные тусовки проводятся как будто для избранных. А их нужно проводить внутри республики, с нашей молодежью. Я надеюсь, что власти понимают, что так нельзя это оставлять, нужно что-то предпринимать.
– Есть мнение, что Кабардино-Балкария является полигоном для апробации новшеств. Что вы об этом думаете?
– Каждый северокавказский регион сказал бы, наверное, что-то в этом роде о себе. Но я скажу другое. Ни для кого не секрет, что весь Северный Кавказ очень часто является неким политическим полигоном, где происходит апробация разных политических технологий прихода к власти и ее удержания. Безусловно, такое есть. Но было бы неверно утверждать, что это касается только одной Кабардино-Балкарии.
Я помню, как накануне начала Первой Чеченской войны шли переговоры руководства России с Дудаевым. Был такой министр юстиции Юрий Калмыков, он был одним из тех, кто вел эти переговоры, а я ему помогал в этом.
И Дудаев на этих переговорах заявил, что готов и подписать федеративный договор, и вообще предпринять любые другие усилия, чтобы избежать войны. Я был свидетелем всего этого.
Юрий Калмыков вернулся в Москву и доложил Черномырдину, что Дудаев готов вести переговоры и подписать соответствующие договоры. Они по телефону связались с Дудаевым, и он все это подтвердил еще раз. Мне Калмыков сам рассказывал, что Черномырдин этому обрадовался и поехал сразу докладывать в Кремль.
Но на следующий день он объявил Калмыкову буквально следующее: наверху принято решение, что нам нужна маленькая победоносная воина, чтобы отвлечь внимание населения от сложной экономической и политической ситуации.
Другой пример: именно на Северном Кавказе в конце 90-х годов началось уничтожение независимой прессы.
И, кстати, многие либеральные вожди, которые сегодня плачутся в жилетку и говорят о том, что в России не стало политической оппозиции, тогда находились у власти и смотрели сквозь пальцы на все эти безобразия и беззакония.
Похищения людей, внесудебные расправы – все это тоже приняло массовый характер именно здесь, на Северном Кавказе.
Каждый из нас имеет возможность воочию наблюдать, что все эти технологии, прошедшие успешную обкатку на Северном Кавказе, уже используются по всей России. Я говорю о внесудебных расправах, похищениях, убийствах политических оппонентов и т.д.
И самое последнее. Всех животрепещущие проблемы, с которыми сегодня сталкивается Северный Кавказ, – и связанные с террористическими угрозами, и экономические, и социальные, и проблемы коррупции, – не могут быть решены без установления эффективного контроля за органами власти всех уровней.
А этого невозможно добиться никакими увещеваниями, заклинаниями, призывами.
Эту проблему можно решить только путем проведения прямых свободных выборов с участием всех реально существующих общественных, политических сил.
Я уверен, что для проведения прямых свободных выборов на Северном Кавказе есть все культурные исторические предпосылки, высокообразованные граждане и, самое главное, огромное желание ее народов мирными методами выпутаться из тисков нищеты, насилия и невиданного для них унижения человеческого достоинства.
Рената Шабанова
Источник: kavpolit.com