Мосгордума одобрилаинициативу КПРФ о проведении референдума по восстановлению памятника Дзержинскому на Лубянской площади Москвы, снятому в августе 1991 года демократической общественностью сразу после неудачного путча ГКЧП. Между тем, фракция КПРФ в Мосгордуме изначально предлагала три вопроса для городского плебисцита. Помимо восстановления памятника основателю ВЧК, москвичей намеревались еще спросить о том, поддерживают ли они “реформу системы образования” и “реформу системы здравоохранения”. Так вот, два “социальных” вопроса были признаны несоответствующими закону, а про памятник Дзержинскому городские депутаты, после некоторых баталий, все же решили избирателей опросить.
В связи с этим возникает такой вопрос: кому и зачем в нынешней политической ситуации понадобился этот референдум, который, как теперь понятно, с большой вероятностью не только будет проведен, но и, скорее всего, закончится победой тех, кто скажет “да” возвращению “железного Феликса”?
Коммунисты уже пятый год поднимают вопрос о проведении такого референдума, однако до последнего времени московская власть не считала нужным поддерживать референдум по памятнику Дзержинскому. А потом вдруг взяла и неожиданно разрешила. Почему? В этой истории, на мой взгляд, принципиально важно понять, что тут не власть идет на уступки своему младшему партнеру в лице КПРФ, а этот самый партнер идет в фарватере текущей государственной политики, которая состоит в инкорпорации истории советской эпохи в нынешнюю официальную версию общей российской истории.
Началась эта политика не сегодня и даже не в момент присоединения Крыма к России, а еще 15 лет назад. Все эти годы она последовательно, шаг за шагом, реализовывалась, что выражалось и в возвращении мелодии советского гимна, и в оставлении Красного знамени как символа российской армии, и в заявлениях официальных лиц российского истеблишмента о том, что Сталин был “эффективным менеджером”, и в ряде других слов и жестов, вплоть до демонстративного закрытия московской шашлычной “Антисоветская”.
Зачем это было надо? В относительно “тучные” 2000-е годы эта политика служила отличной пропагандистской завесой продолжавшейся практики экономического либерализма, когда под “советский” шумок даже военные государственные унитарные предприятия (ГУПы) переводились в разряд разнообразных ОАО и ЗАО, не только де-факто, но и де-юре становясь собственностью узкого круга доверенных лиц.
В течение последних полутора лет беспрецедентного противостояния с Украиной, политика заигрывания с советскими символами, удовлетворявшая ностальгию значительной части российского общества по СССР, сплачивала общество.
Теперь же, когда правительство РФ готовится залезть в карман к миллионам своих сограждан, намереваясь, например, в условиях высокой инфляции серьезно урезать индексацию пенсий и соцвыплат или вводя дополнительные косвенные налоги, внешняя инкорпорация советского прошлого в нынешнюю российскую действительность вновь призвана камуфлировать реальную социально-экономическую политику властей.
Яркой иллюстрацией к сказанному является то обстоятельство, что такой, в общем, символический жест, как вопрос о возвращении памятника Дзержинскому, оставлен темой референдума, а вопросы “реорганизации” (по сути, сокращения) учреждений образования и медицины в Москве, касающиеся реальной повседневной жизни миллионов ее жителей, признаны не соответствующими закону.
Теперь о самом памятнике, а заодно, и об отношении к тому, кому он поставлен. Существенный момент состоит в том, что установлен памятник Дзержинскому на одноименной столичной площади (бывшей Лубянской) был только в 1958 году. То есть, всего через два года после знаменитого XX съезд КПСС, на котором первый секретарь ЦК Никита Хрущев выступил с разоблачением культа личности Сталина и осудил “нарушение социалистической законности” в виде массовых репрессий. Как позже писал известный советский публицист и политолог Федор Бурлацкий в своей концептуальной статье “Хрущев. Попытка политического портрета”, глава советского правительства и партии был тогда одним из тех немногих в руководстве страны, кто помнил, ради чего совершалась революция.
Из чего следует вывод, что памятник грозному “железному Феликсу”, этому “пролетарскому якобинцу”, как называл его Ленин, установленный прямо напротив главного здания КГБ в Москве, должен был стать суровым напоминанием сотрудникам “конторы” о том, в чем, вообще-то, заключается смысл их деятельности. А также предостережением тем, кто вновь захочет вернуться ко временам “нарушения социалистической законности”.
Что уж говорить, памятник сам по себе хорош. И в том смысле, что он отлично передавал мощь и суровость российского Робеспьера, и в том, что действительно был на своем месте, как в символическом, так и в архитектурном плане. Другое дело, что сохранение (восстановление) памятников и мавзолеев героям революции в эпоху, когда последовательно уничтожаются последние завоевания этой самой революции, должно было бы наводить на мысль, что делается это неспроста. Например, потому, что строить капитализм под красными знаменами в таких странах как Россия, Китай, Вьетнам, Куба гораздо сподручнее, чем строить его, низвергая революционные символы.
К сожалению, до “левых” в большинстве случаев это не доходит. Можно не сомневаться, что возвращение Дзержинского на Лубянскую площадь будет с восторгом встречено разнообразными “левыми” – от членов КПРФ, до “героев” 1990-х годов, вроде сталиниста Виктора Анпилова или “антисталиниста” профессора Бориса Славина. Для них это станет очередным наглядным подтверждением “левеющего” Кремля. То, что реальная политика нынешней российской власти при этом все более антисоциальна, для них, как для любых нормальных имперцев, естественно, значения не имеет. Символика для них важнее реальности.
Что до личности Феликса Дзержинского, то этот человек, несомненно, стоит в одном ряду таких суровых “рыцарей революции” как Робеспьер, Марат, Сен-Жюст или Кромвель. У него было все, без чего невозможно представить себе настоящего рыцаря – и меч, который он без колебания пускал в дело против врагов высокой идеи, которой он беззаветно служил, и благородство (в том числе, знатность происхождения – Дзержинский был сыном обедневшего польского шляхтича), и великодушие к поверженным, женщинам и детям.
Как ни странно, в риторическую ловушку “Пастернака не читал, но осуждаю” часто попадаются и те, кто любит вспоминать эту фразу, обвиняя оппонентов в низкой культуре спора. Одна лишь фамилия “Дзержинский” вызывает сегодня у многих резко негативную реакцию, но если спросить, чем он так не мил, кроме слов “кровавый палач” мало что можно услышать.
Как бы то ни было, этот человек прожил удивительную жизнь, в которой до революции было не счесть тюрем, ссылок, каторги, где было не меньше трех побегов из мест заключения. Пусть это прозвучит штампом, но это был революционер без страха и упрека. Главное обвинение против него в том, что он несколько лет возглавлял ВЧК и народный комиссариат внутренних дел, что в борьбе с врагами революции не гнушался методов массового террора. Несомненно, Дзержинский был частью системы казарменного коммунизма, той авторитарной и олигархической (по признанию самого Ленина) по своей структуре формы власти, которая по некоторому историческому недоразумению называлась “советской”.
Вместе с тем, когда к концу гражданской войны стало очевидно, что “военный коммунизм” совершенно нежизнеспособен, Дзержинский активно поддержал политику НЭПа. Став в 1924 году председателем Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) СССР, он выступал за “ориентацию на широкий крестьянский рынок”, подчеркивал, что “нельзя индустриализироваться, если говорить со страхом о благосостоянии деревни”.
Несомненной заслугой Дзержинского стала организация масштабной борьбы с беспризорностью. В конце гражданской войны в России насчитывалось до 5 млн бездомных детей. Он создал по всей стране систему детских учреждений – приемников-распределителей, детских домов, “коммун”, где детей не только кормили и одевали, но и воспитывали, давали хорошее образование. Знаменитая колония для несовершеннолетних преступников Антона Макаренко на Украине, которая не запиралась на замок даже ночью, и в которой не было ни одного охранника, та самая колония, откуда вышли и новые замечательные педагоги, и молодые ученые, во многом тоже была детищем Дзержинского.
В середине 1920-х годов он пытался реформировать систему управления страной, дабы преодолеть бюрократический “паралич жизни”. В противном случае, как пророчески предрекал он, страна в итоге “найдет своего диктатора, похоронщика революции, – какие бы красные перья ни были на его костюме”. И восходящий к своему Олимпу Сталин ревниво посматривал в сторону “железного Феликса”, называя его “троцкистом”, что через несколько лет уже стало бы равносильно приговору.
По большому счету, Дзержинский умер вовремя. 1926 год, когда это случилось, был еще не самым страшным. Но уже в следующем, 1927-м, начинают составляться планы массовой “коллективизации” в результате которой, как известно, погибли миллионы крестьян.
В общем, Дзержинский, как принято говорить, был личностью столь же масштабной, сколь и противоречивой. Однако намечаемый референдум, если кто не понял, вовсе не о нем. Память об этом человеке никого из сторонников референдума сегодня по-настоящему не волнует. Речь идет об укреплении не советской (какой бы она ни была), а нынешней власти.
Другое дело, что, в конце концов, игры с реанимацией советской символики могут дорого нам всем стоить. Те миллионы людей, которые сегодня всерьез поверили в “полевение” нынешней верховной российской власти, не получив сущностных ответов на свои к ней запросы, на каком-то этапе могут жестоко разочароваться. А массовое разочарование – страшная сила.
Александр Желенин
Источник: rosbalt.ru