Князь Владимир Мещерский в конце XIX века разработал оригинальную концепцию “Русского Мiра”. Россия должна была отказаться от фабрик и заводов, прекратить плодить интеллигентов и снова стать “крестьянской страной Христа”. Этой страной, без царя, должен править парламент помещиков. Князю было тяжело оппонировать самодержавникам и либералам, так как те начинали его попрекать “содомским грехом”.
Русская общественная мысль во второй половине XIX века живо откликнулась на новые и сложные процессы строительства капитализма. Народничество, марксизм, либеральные течения давали свои ответы на поставленные капиталистической модернизацией вопросы. Ответы эти отражали чаяния основных классов общества (крестьянства, рабочих, буржуазии), от имени которых выступали различные направления общественной мысли.
Свой анализ противоречий современности и свой образ “светлого будущего” предлагали и консерваторы. Одна из оригинальных концепций этого лагеря бв разработана известным публицистом, издателем журнала “Гражданин”, князем Владимиром Петровичем Мещерским (1839-1914). В отличие от таких столпов пореформенного консерватизма, как К.Победоносцев, К.Леонтьев и М.Катков, стоявших, прежде всего, на страже политического режима самодержавия, Мещерский уделял в своей публицистике огромное внимание социально-экономическим проблемам города и деревни, выражая взгляды сельского помещичьего сословия. Фактически же князь выступал за передачу власти от царя и его окружения – российскому дворянству, которое сформировало бы правящие институты (что-то типа Земского собора – русского средневекового парламента, в котором власть принадлежала бы аристократии). Но ещё больше Мещерский опасался, что от царя власть перейдёт к буржуазии, и это станет началом конца России.
В начале XX века, подводя итоги пореформенного развития страны, Мещерский писал: “В России стало как бы две России: либеральная Россия столиц и городов, пределы которой кончаются станциями железных дорог, и Россия здравого смысла, начинающаяся за пределами этих линий и рассеянных по ним городских оазисов”. Городская буржуазная Россия с ее искусственной средой обитания, образом жизни и даже категориями мышления была, по мнению князя, целиком импортирована с Запада. “Другая Россия” – это Россия аграрная, Россия крестьянская, сохраняющая традиционное, докапиталистическое жизнеустройство. И эта “другая Россия живет собственным умом, желая устроения своей жизни по собственному разумению, на основах своей истории, в стремлении к своим идеалам. Крестьянская (она же христианская) Россия зовет Христа и молит об устроении своей жизни по его учению, по-божески, по справедливости, а не по измышленным новейшим теориям, из которых ни одна пока не привилась к жизни и не дала счастья человечеству”.
Мещерский безоговорочно встает на сторону “крестьянской”, “деревенской” России. Некоторые внешние признаки зреющих противоречий в России Мещерский начал замечать еще в 1860-е годы, наблюдая развитие промышленности в провинции во время своих поездок по стране в качестве чиновника особых поручений МВД. Тягостное впечатление на него произвёл тогда “русский Манчестер” (подмосковный Богородск), где сквозь дым фабричных труб “мало просвечивали купола и кресты православных церквей”. Это возвышение фабричной трубы над церковной колокольней зримо выражало для Мещерского наступление индустриально-капиталистической цивилизации на устои патриархальной старины. Его уже тогда беспокоило “влияние фабрик и промыслов на разрушение здоровья и растление нравственности” народа, при том что “наши фабриканты настолько же равнодушны к этому важному вопросу, насколько они неравнодушны к увеличению своих доходов”.
Однако в пореформенной России, считал князь Мещерский, капиталистическая модернизация еще не достигла “точки невозврата”. На Западе, писал он, промышленный капитализм, индустриальная городская цивилизация являются естественно выросшим в недрах общества и исторически сложившимся социально-экономическим порядком, для России же капитализм неорганичен и чужероден, поскольку в ней действуют совершенно иные экономические законы. “Надо признать, – настаивал Мещерский, – что Россия в экономическом отношении одно в своем роде государство, к которому применять общеевропейские принципы и истины – по меньшей мере сомнительно”. Поэтому курс на капиталистическую индустриализацию России он считал глубоко ошибочным и даже антинародным.
“Всякий раз, когда интересы сельского хозяйства сталкиваются с интересами промышленников, – все оказывается на стороне этих последних, – возмущался он. – Между тем, можно было бы ожидать совершенно обратного, ибо сельским хозяйством у нас живут более ста миллионов, или более 85% населения”.
Главный инструмент экономического регулирования в России – таможенный тариф – создавал тепличные условия фабрично-заводской промышленности за счет аграрного сектора. Это вызывало яростную критику Мещерского в адрес Министерства финансов. “Истинный протекционизм, – настаивал князь, – должен стремиться к поднятию сельского хозяйства. И это должно быть так, потому что Россия есть страна земледельческая”.
С точки зрения Мещерского, в патриархальной стране не приемлемы форсированные, подстегиваемые властной рукой темпы индустриализации, искусственное насаждение самых передовых современных форм промышленного производства. Это порождает глубокие диспропорции в народнохозяйственном организме и влечет за собой неизбежные социальные катаклизмы. Усиленная перекачка средств из сельскохозяйственной сферы в промышленную ценой разорения деревни приводит к подрыву воспроизводственной базы самой промышленности: “В эти 40 лет (после реформы 1861 года) мы отняли от земли все почти деньги, все почти умственные силы, изнурив землю и разрушив все виды земельного хозяйства, и получили взамен к началу нового столетия в придачу к разоренному земледелию – висящие на нитке банки и постепенно суживающие свое производство фабрики и заводы”.
Особенно опасным, с точки зрения Мещерского, стало произведенное веком пара и электричества “омассовление” общества. Символом нашествия “массового человека” сделался для князя, в силу российской специфики, пресловутый “кухаркин сын”: “Консерваторы, или староверы, в спорах с прогрессистами и либералами разделены знаменитым кухаркиным сыном; первые говорят: зачем ему лезть наверх, когда он может быть полезным в своей среде; вторые с пеной у рта возражают: прочь старые дворянские предания – человека возвышает образование, а не происхождение! Они хотят, чтобы масса кухаркиных, дворниковых детей лезла наверх и в силу образования занимала те места, которые прежде предоставлялись в силу воспитания, соединенного с семейными преданиями!”
Он пишет об “американизированной”, “невоспитанной, полуразвитой интеллигенции, в которую валит все, что сумело откуда-нибудь сорвать или ловко скрасть деньги”, поскольку “деньги и наглость” – и есть предъявляемые ею права.
С точки зрения Мещерского, единственный выход – остановить буржуазно-капиталистический “прогресс”, который на деле оказывается регрессом, “гниением”, и вернуть поместному дворянству его естественную роль политической и культурной элиты, оградив его от наплыва чужеродных элементов и укрепив его поземельный характер. Последнее представлялось Мещерскому особенно важным, поскольку “земельное дворянство есть, прежде всего, учреждение историческое, коего духовный мир преданий и идеалов, переходя из поколения в поколение, образовывался главным образом под влиянием отношений землевладения к окружавшему его крестьянскому населению, ничего общего не имея с миром купца или фабриканта на стороне”. Миссия дворянина – быть барином и в то же время авторитетным руководителем народа.
В крепости земли князь видел источник консервативного потенциала поземельного дворянства, которого лишены претендующие на лидерство подвижные городские слои (буржуазия, интеллигенция), связанные с манипулированием знаками: товарами и деньгами – одни, словами и текстами – другие.
Идеи князя Мещерского получили резкое отторжение и у консерваторов-самодержавников и, тем более, в социалистическом и либеральном лагере. Князю было тяжело вести споры с оппонентами еще и потому, что они неизбежно сводились к облечению Мещерского в “грехе содомии”. Философ Владимир Сергеевич Соловьев именовал князя Мещерского “Содома князь и гражданин Гоморры”. Любовником князя был знаменитый агент охранки Иван Манасевич-Мануйлов, затем в связи с Мещерским находился покровительствуемый им журналист Иосиф Колышко. Из полицейского донесения: “Употребляет молодых людей, актеров и юнкеров и за это им протежирует. В числе его любовников называют Аполлонского и Корвин-Круковского. Для определения достойна задниц его жертв, у него заведен биллиард”. С.Ю.Витте в своих воспоминаниях указывает: “Наиболее любимый молодой человек Мещерского – Бурдуков, отставной корнет, не имеющий никакого образования и воспитания, состоит камергером двора его величества, чиновником особых поручений при министре внутренних дел, получает усиленное содержание”. После кончины Мещерского Бурдуков по завещанию, действительно, стал его наследником и получил в собственность оба дома, которыми владел князь.
Источник: rosbalt.ru