По вопросу о том, как соотносятся собственность и свобода, существуют две диаметрально противоположные точки зрения. Одна из них, столь любимая коммунистами и вообще всякими леваками, состоит в том, что эти понятия чуть ли не антагонистичны: что собственность свободе враждебна, поскольку является средством угнетения, причем, как добавляют некоторые из этой публики – в том числе и угнетения самого собственника: по-настоящему-де свободен может быть только голодранец, которому нечего терять.
“Богачу-дураку и с казной не спится, бедняк гол, как сокол – поет-веселится!” – люди старшего поколения, а также интересующиеся архивными записями, помнят, как распевали эту песенку “сталинские соловьи”, с особым удовольствием подчеркивая голосом “дураку”. (Голым, кстати говоря, никто из этих обласканных властью певцов не был – хотя, впрочем, свободным тоже.) Немалый вклад в воспевание всевозможных нищих и бродяг как едва ли не символа вольной жизни внесли и всевозможные поэты-романтики (как правило, люди дворянского происхождения, жившие не столько литературными трудами, сколько доходами с имений).Противоположная точка зрения, естественно, состоит в том, что собственность – это основа, оплот и гарантия свободы. Что в обществе, где нет класса крепких собственников, не будет и крепкой демократии. И, хотя всякий, хоть немного знакомый с моими взглядами, прекрасно понимает, какую из позиций я поддерживаю, будем играть по правилам и не станем спешить с выводами, а для начала разберемся: что же такое, собственно, свобода?
Право делать все, что захочется? Отсутствие принуждения и обязательств? В таком случае, свободен ли человек, находящийся в состоянии свободного падения? Очевидно, что никто не ограничивает его права и не налагает на него обязанностей, он даже пребывает в состоянии блаженной невесомости – однако он не в состоянии изменить ни траекторию своего падения, ни его скорый и печальный финал (предполагаем, естественно, что никакой собственности типа парашюта или ракетного ранца у него нет). Если кому-то кажется, что этот персонаж не свободен потому, что находится во власти силы гравитации (хотя, по такой логике, летчик, свободно управляющий самолетом, несвободнее в 4 раза, ведь на него действуют, помимо гравитации, еще сила тяги, трения и подъемная) – хорошо, рассмотрим “сферического человека в вакууме” где-нибудь во внегалактическом пространстве. Допустим, что он может оставаться живым, неподвижно вися в абсолютной пустоте. Но свободен ли он? Не хуже ли такая участь самой страшной тюрьмы, где заключенный способен хотя бы ходить по своей камере?
Так вот. На самом деле свобода – это возможность. Чем отличается человек, по доброй воле ведущий затворническую жизнь, от обитателя точно такого же жилья, находящегося под домашним арестом? Их практический образ жизни может быть совершенно одинаковым. Разница – только в возможности, которая есть у первого и нет у второго. Чем больше у человека – и не только у человека – возможностей, тем он свободнее – и наоборот, соответственно.
А что такое собственность? Собственность, на самом деле, тоже есть возможность. Возможность распоряжаться тем, что тебе принадлежит, и достигать с помощью этого своих целей. С тем, что у богача возможностей гораздо больше, чем у нищего бродяги, вряд ли кто-то решится спорить. И поэтому “вольный менестрель”, поющий льстивые песенки владельцу замка за кусок мяса с барского стола, свободен куда менее, чем этот владелец, несмотря на все заботы последнего, связанные с обладанием и управлением имением. Ибо эти заботы не уменьшают возможности владельца, а как раз наоборот – обеспечивают их. Свобода, таким образом, неразрывно связана не только с собственностью, но и с ответственностью, и связана самым простым и естественным механизмом: ответственность за свою собственность – напрямую в интересах самого собственника.
Можно, конечно, привести в качестве возражения феномен “золотой клетки”. Скажем, жена все того же феодала, несмотря на дорогие платья, украшения и прислугу, могла обладать крайне ограниченной личной свободой. Но на самом деле никакого противоречия тут нет. Просто никакой реальной собственности у нее не было. Все это фактически принадлежало ее мужу, а ей лишь было дано в пользование. Аналогичным образом, кстати, дело обстояло и с теми самыми обласканными коммунистической властью деятелями искусств и даже с самими партийными функционерами, которые по мановению пальца вождя в любой момент могли лишиться всего, включая жизнь. Дорогая сбруя, надетая на лошадь, еще не делает лошадь владелицей сбруи. А по мере того, как росли права женщин, в том числе и замужних, владеть и управлять их собственностью – росла и их личная свобода.
А как быть с ситуацией вне социальных институтов – скажем, с человеком на необитаемом острове? А точно так же. Собственность – это ведь не только то, что подтверждено нотариально заверенным документом. Собственность – это, еще раз повторим, то, чем владелец может свободно распоряжаться. “Робинзон”, конечно, может номинально провозгласить себя властелином вулкана и хозяином джунглей – запретить ему это никто не может, но поскольку в реальности ни то, ни другое ему не подконтрольно, собственностью это не будет. В отличие от остро заточенной палки или камня в его руке. Каковые, соответственно, расширяют его возможности по добыче дичи по сравнению с тем, у кого таких орудий нет. На этом примере, кстати, наглядно видно, что ценность собственности прямо пропорциональна предоставляемым ею возможностям (а стало быть, и свободе); так, крепкая палка на необитаемой острове становится намного ценнее уцелевшего при кораблекрушении кошелька с ассигнациями.
Разумеется, собственностью могут быть не только материальные предметы. Ум, талант и т.п. – это тоже виды собственности (прекрасным образом, кстати говоря, являющиеся объектом купли-продажи). Но очевидно, что имеющий ум, талант и деньги имеет больше возможностей – а значит, больше свободы – чем имеющий только ум и талант. Причем не только материальных возможностей. Именно поэтому в реальной жизни, а не в романтических балладах, нищие менестрели пели льстивые песни баронам, а вольнолюбивые поэмы слагались владельцами поместий, которые могли себе позволить не бояться утратить расположение покровителя. Именно поэтому бунты черни не несли ничего, кроме тирании, а за всеми реальными достиженями на ниве свободы стояли люди отнюдь не нищие, будь то бароны, заставившие короля подписать Великую хартию вольностей, или отцы-основатели американской революции. (Французская революция тут особенно показательна: пока ее делали аристократы и буржуазия – она была движением к свободе, как только инициативу перехватили беспорточники-санкюлоты – началась тирания и террор. В России в 1917 события развивались похожим образом.) И еще одно, кстати, немаловажное следствие, нашедшее отражение в американской конституции: вооруженный человек имеет больше возможностей, а значит, более свободен, чем безоружный. Всякий враг оружия – какими бы словами он это ни мотивировал – есть враг свободы.
Таким образом, свобода и собственность накрепко связаны друг с другом через возможности; можно даже сказать, что это, по сути, просто разные обозначения одного и того же. И отсюда наглядно видно, почему коммунизм (и социализм как его протоформа) является абсолютным злом – злом имманентным, в силу самой своей природы, а не просто моральных качеств конкретных лидеров (или, если угодно, почему всякая коммунистическая система неминуемо выносит наверх либо кровавых фанатиков, либо насквозь лживых лицемеров). Будучи направленным против собственности, он не может быть ничем, кроме жесточайшей тирании, уничтожающей возможности и обрекающей пораженное им общество на катастрофу.
Этот тезис можно вывести и другими способами. В чем основная экономическая идея коммунизма, помимо ликвидации частной собственности? В замене “стихийного” свободного рынка “научной” плановой экономикой. Но в каком единственном случае плановая экономика может работать? Только в том, когда все потребности (те самые, которые “каждому по…”) известны заранее, на этапе составления плана (и лучше всего – максимально стандартизированы), и не могут сколь-нибудь заметно меняться впоследствии. Таким образом, коммунизм, провозглашая “освобождение человека от гнета капитала”, на самом деле попросту не имеет иных вариантов, кроме как закабалить его настолько, чтобы лишить даже права на самостоятельные желания! До такого не доходили даже самые жестокие из рабовладельческих обществ (где, кстати говоря, помимо рабов существовали и свободные; коммунизм же преполагает абсолютное закабаление всех без исключения). Кстати говоря, любое внеплановое открытие, изобретение, озарение для коммунизма тоже губительно – как и вообще любой свободный полет ума.
Или еще одно рассуждение. Как было отмечено выше, собственность неразрывным и естественным образом связана с ответственностью: собственник заинтересован в заботе о том, что ему принадлежит. Уничтожение собственности означает уничтожение этой ответственности (и более того – коммунизм изначально делает ставку на самый безответственный класс). Как, в таком случае, побудить людей к действию, к позитивному поведению? Только насилием. Чем заменить естественную ответственность, основанную на выгоде? Только противоестественной, основанной на страхе. Коммунисты, правда, пытались что-то вещать про “сознательность”. Но сознательность – это и есть та самая ответственность, которая возникает у собственника. Ценя свою собственность, он учится ценить чужую. У нищего же никакой сознательности быть не может – даже если этот нищий не голодает, а находится на государственном обеспечении. Более того, даже если наделить нищего собственностью по методу “отнять у богатых и раздать бедным” – ответственность у него не возникнет! А возникнет или готовность тут же спустить (или просто загубить небрежением) легко доставшееся, или уверенность в праве требовать все новых и новых подачек.
Последнее соображение особенно важно в качестве ответа тем, кто скажет, что-де критика коммунизма в современном мире уже неактуальна. Положим, она очень даже актуальна, пока самая невменяемая страна в мире является коммунистической и при этом обладает ядерным оружием (Северная Корея), да и Китай, при всех капиталистических тенденциях в экономике, не собирается отказываться от красных флагов – не говоря уже о множестве сторонников все тех же идей в других странах. Но речь в данном случае даже не об этом, а о социалистических тенденциях во вполне благополучных прежде странах, уже поставивших на грань экономической катастрофы Евросоюз. Любые покушения на собственность, осуществляют ли их большевики с “маузерами” или сторонники welfare state – губительны и для экономики, и для свободы.
Важное соображение, на которое я, кстати, впервые обратил внимание в одной стратегической компьютерной игре – всякая политическая сила, не на словах, а на деле борющаяся за интересы бедных, подрывает собственную электоральную базу. В самом деле, ведь бедняки, ее заботами переставшие быть бедняками, не станут поддерживать ее и дальше из благодарности. А, напротив, перейдут в стан ее противников, как только предпринимаемые ею меры – такие, как повышенные налоги и т.п. – начнут бить по ним в их новом качестве. А поскольку самоубийцы в политике – явление редкое (благородные идеалисты, конечно, бывают, но, как правило, быстро съедаются более прагматичными товарищами по партии), отсюда следует очевидный вывод – любые профессиональные борцы за интересы бедных на самом деле заинтересованы в том, чтобы бедности и бедных было как можно больше. Так что левые против бедности – это пчелы против меда.
Кто на самом деле заинтересован в борьбе с бедностью (но, конечно же, не методом “отобрать и поделить”), так это собственники. Во-первых, бедняк – это плохой покупатель. Да и наемный работник тоже, как правило, хотя и дешевый, но неважный (учитывая, что доля неквалифицированного труда в современном мире все сокращается). Во-вторых, социальный аспект. Собственник заинтересован в том, чтобы его окружали такие же ответственные и полные достоинства собственники, а не озлобленные люмпены. Чего, кстати, упорно не понимают левые, так это того, что экономика – это не игра с нулевой суммой. Т.е. для того, чтобы кто-то стал богаче, совсем не обязательно делать кого-то беднее. Собственность – не константа, она создается и приумножается. И количество свободы, таким образом, в нормально развивающемся обществе тоже возрастает.
Но ведь и рабовладельцы были собственниками? Да; было бы неверно утверждать, что собственник – непременно сторонник чужой свободы (хотя то, что он сторонник своей собственной, уже немало; коммунисты лишены и этого). Однако покончили с рабством вовсе не восстания рабов, а осознание собственниками неэффективности этого способа ведения хозяйства. Это не значит, разумеется, что рабам не следовало бороться за свою свободу (т.е. за право собственности на самих себя), но там, где эта борьба не была поддержана классом собственников, не получилось ничего, кроме резни: нагляднейший пример – Гаити.
Таким образом, свобода и собственность – это неразрывные понятия, и любые попытки противопоставлять их или жертвовать одним ради другого абсурдны и гибельны. Свобода без собственности – пустая декларация, которая, скорее всего, быстро обернется своей противоположностью; собственность без свободы – тоже лишь номинальная условность, которая может быть отобрана в любой момент. И поэтому именно принцип абсолютного приоритета права собственности является той аксиомой, на основе которой только и может быть построено свободное государство.
Источник: rufabula.com