Сегодня мы завершаем публикацию статьи А.Н. Яковлева «Большевизм — социальная болезнь XX века» призываем всех тех, кто вместе с нами пережил это тяжелое испытание поделиться в комментариях своими соображениями по поводу того, что мы упустили и где мы дали поблажку покойному академику.
Выше Яковлвым приводилось выработанное им за долгие годы “определение” большевизма. Прежде, чем двинуться дальше, считаем нужным сказать несколько слов об этом определении. Оно замечательно не только тем, что ничего не определяет: тем же успехом можно было бы сказать, что большевизм есть то, что ненавистно всем людям доброй воли. И не только тем, что оно насквозь лживо. Проследим то, как устроено это определение. Яковлев выделяет несколько точек зрения на феномен большевизма, так же рассмотрим его и мы.
а) С исторической точки зрения
1) Известно, что большевизм уничтожил прежние классы, уничтожив экономическую основу их существования.
Яковлев пишет: большевизм физически уничтожил прежние классы, т.е. подавляющее большинство населения страны. Это выглядит безумно даже в свете тех цифр, что приводит сам Яковлев. Но его это не останавливает: он включает эту безумную формулировку в свой “законченный” вариант.
2) Большевизм уничтожил экономическую основу голода и нищеты, веками терзавших русскую землю, спас от смерти в нацистских концлагерях, в газовых камерах, в ядерном огне и под американскими бомбардировками миллионы людей.
Яковлев пишет: большевизм – “крот истории”, роющий братские могилы.
3) Большевизм уничтожил на 9/10 главный источник эксплуатации человека человеком – отчуждение труда в процессе товарного производства, в огромном количестве областей он поставил народное хозяйство на службу человеку, на благо человека он преобразовал социальную и природную действительность.
Яковлев пишет: это основанная на всех видах угнетения эксплуатация человека и экологический вандализм.
4) Человеческие заповеди звучат так: частная собственность священна и неприкосновенна; своя рубашка ближе к телу; закон суров, но это – закон; кто успел – тот и съел; все животные равны – но некоторые равнее.
Вот настоящие человеческие заповеди. А большевизм, утверждающий нечто совершенно иное, – это лишь скрываемое идеологической софистикой ничтожемыслие. Не перепутайте.
5) Большевизм спас мир от уничтожения в огне мировой войны.
Яковлев пишет, что большевизм есть фугас, едва не взорвавший мир.
б) С философской точки зрения
1) Философское мировоззрение, являющееся основой большевизма, диалектическим материализм подходит к проблеме познания как к бесконечному процессу постижения объективных законов природы, общества и мышления, берущихся как развивающиеся, как движущиеся через борьбу противоположностей. С философской точки зрения большевизм есть объективный взгляд на общество, вскрывающий его внутренние противоречия.
Яковлев пишет: «это субъективное торможение объективных процессов, непонимание сути общественных противоречий».
2) «это мышление категориями социального нарциссизма и рефлекторное неприятие любого оппонента»
Не согласится тут с А.Н. Яковлевым другой видный большевик — И.В. Сталин:
«Без самокритики – нет правильного воспитания партии, класса, масс; без правильного воспитания партии, класса, масс – нет большевизма». (Против опошления лозунга самокритики, 1928)
Равно как и академик А.Н. Яковлев:
«Чтобы разобраться в сложности жизненных ситуаций и проявлений, уметь правильно их оценивать, отличать подлинные ценности от мнимых, необходимы четкие классовые ориентиры, идейная убежденность, политическая прозорливость».
3) «мегатоннаж догматизма, промежуточный и конечный результат потребительски-расчетливого отношения к истине»
А.Н. Яковлев мог бы ответить на это:
«С этими качествами равно несовместимы как догматическая нетерпимость, закостенелость, так и ревизионистская всеядность, модное псевдоноваторство — любые отступления от научной, диалектико-материалистической методологии, от марксистско-ленинских принципов анализа. Уметь с научных позиций анализировать обстановку, общественные условия во всей их сложности и противоречивости, видеть возможность разнородных влияний на развитие социалистического сознания, правильно оценивать степень и глубину этого влияния и делать верные политические выводы — в этом суть подхода к явлениям жизни, которому учит марксизм-ленинизм».
в) С экономической точки зрения
1) «это минимальный конечный результат при максимальных затратах»;
2) «анархия производительных сил»;
3) «консервация научно-технической отсталости»;
г) С международной точки зрения
«он является явлением одного порядка с германским нацизмом».
_____________________________________________________________________________________
Как видим в определении Яковлева все то хорошее, что можно было бы сказать о большевизме, меняется на прямую его противоположность. В ход идут все средства: передергивания, демагогия, софистика, но преимущественно — наглая, беззастенчивая ложь. Имеющая единственный итог. Красной линией через весь этот выморочный текст проходит сверхзадача: раз и навсегда приравнять коммунизм к гитлеризму, а еще лучше — показать, что коммунизм хуже гитлеризма в 1000 раз. Большая часть аргументов — ниже критики, она абсурдна по своей природе. Но тем не менее они тиражируются с упорством, достойным лучшего применения. Коммунисты должны понимать, с какой грязью смешают их, если они не смогут оказать этому потоку ненависти и лжи достойное сопротивление.
Ну а мы предаем слово покойному академику.
“Большевизм – социальная болезнь XX века” (окончание)
Возможно несколько вариантов развития. Один из них беспокоит меня больше всего.
Сегодня общество отличается высоким уровнем конфликтности. Но конфликтность порождает потребность в защите — военной, экономической, социальной, — а потребность эта, в свою очередь, взращивает определенную иерархию отношений.
Так возник феодализм. Именно стадию социализированного феодализма мы еще переживаем и сегодня. Тенденция к своеобразному региональному феодализму будет, на мой взгляд, достаточно сильной в нашей внутренней жизни, по крайней мере на ближайшее десятилетие. И центральным звеном станут новые республики; министерства и ведомства — там, где они сохранятся, – крупнейшие концерны.
Если наше развитие не сорвется в ближайшее время на какую-то иррациональную траекторию, то относительно раскрепощенным будет поколение, которому сейчас 17— 20 лет. Таким образом, до того момента, когда новая общественная система в форме социального капитализма станет достаточно сильной 24 Большевизм — социальная болезнь XX века продвинутой, придется ждать, как минимум, 25—30 лет при условии, что в течение этого периода не возникнут какие-то сильные и устойчивые факторы, способные существенно повлиять в ту или иную сторону на эволюцию общества. Что касается подъема жизненного уровня, то он начнется гораздо раньше. Разумеется, все это — лишь самые общие соображения, рожденные скорее образными ассоциациями, чем реальными фактами.
Перспективы обновления, доступные ему альтернативные пути дальнейшего движения, — самостоятельная тема, нуждающаяся в отдельной разработке.
Главные же вопросы сейчас: что и как должно быть сделано для того, чтобы реформы действительно стали неотъемлемым принципом общественной жизни? Что можно противопоставить тенденциям, толкающим к авторитарности, рефеодализму, укреплению иерархических и клановых структур? Что надо сделать, чтобы жизнь в стране чем дальше, тем сильнее подчинялась критериям рациональности? В целях кардинального изменения социального бытия, на мой взгляд, необходимо сосредоточить всю деятельность по направлениям, способным определить уход коммунизма и придать качественно новый облик обществу. Эти направления я символически называю «Семь “Д”»: Депаразитация; Демилитаризация; Денационализация; Деколлективизация; Демонополизация; Деиндустриализация — экологическая; Деанархизация.
Депаразитация. Это — самое трудное. Наше государство — единственное во всемирной истории, которое запрещало человеку зарабатывать столько, сколько он может.
Библейски вечно истинное «в поте лица своего» люмпены назвали «рвачеством», «обуржуазиванием», «перерождением», «шкурным интересом» и т. д.
Большевизм через уравниловку сделал большинство людей нищими. Уравниловка — мутный источник иждивенчества, полуработы-полупаразитизма. Она принуждает даже труженика опускаться до уровня лодыря. Бездельный ритуал, то есть присутствие на работе – суть отношения к труду. Отсюда — тотальная люмпенизация общества. По качеству и образу жизни, по отношению друг к другу, к политике, духовной и материальной жизни. Надо только научиться лгать, воровать, списывать, приписывать, обвешивать, обсчитывать и т. д.
Сюда надо прибавить тьму убыточных предприятий, колхозов и совхозов, работники которых сами себя не кормят, следовательно, паразитируют на других. А все мы — вольно или невольно — паразитируем на природе. Благо, что не обделены богатством.
Депаразитация общества возможна только через введение института частной собственности. Причем под частной собственностью имеются в виду все формы собственности, кроме государственной. На Руси никогда не было нормальной частной собственности, и поэтому здесь всегда правили люди, а не законы. Законность, правопорядок — это императив частной собственности, ее творение. Частная собственность непобедима, ибо она наиболее эффективна. Только частная собственность через действие закона стоимости и конкуренции непрерывно повышает производительность труда и создает материальные блага в изобилии. Частная собственность — первооснова автономии личности, ее обогащения — интеллектуального и материального. Человек без собственности — винтик, терпеливо ждущий, когда его, заржавевшего, смажут социальным маслицем. Человек без собственности не может быть свободным.
Денационализация. До сих пор в национальном богатстве страны преобладающая его часть принадлежит государству, его структурам типа государственных прий, опекаемых государством все тех же колхозов и совхозов и т. д. Денационализация реальна только вмеседприятте с деколлективизацией. Здесь надо завершить столыпинскую реформу. Автор ее был слишком истиноемок. Для царя и двора Столыпин — левый, для интеллигенции — правый. Разновеликая, но единая ненависть к Столыпину убила его. А ведь именно он предложил дорогу, чтобы вывести Россию в белый свет.
Марксистские классики не любили крестьянство: крестьянин и темен, и глуп, и жаден, и бесконечно подражает буржуазии, и прочая, и прочая. Большевики повели себя в крестьянской стране как иноземные завоеватели. Продотряды по жестокости превзошли все мыслимое и немыслимое. В гражданскую войну — институт заложников. Огнем артиллерии сметались заложные деревни. Затем — геноцид казачества, физическое уничтожение «комбедами» столыпинских кулаков, то есть самых работящих крестьян.
В пространстве полицейского государства крестьянина сажали «на якорь» в колхозной бухте беспаспортностью. Приусадебное хозяйство рушили налогом — при Сталине, безземельем — при Хрущеве, невозможностью торговать — при Брежневе. А «неперспективные деревни»? А грабеж со стороны «Сельхозтехники», «Сельхозхимии»? А мелиоративный разбой? Деревня порушена. Если раньше было аграрное перенаселение, то сейчас — урбанистическое. Аграрное безлюдье [i] можно поправить за счет города. Но для этого надо было создать его величество Интерес. Крестьянин-единоличник, фермер, хуторянин должны иметь реальный доход в два-три и более раз выше, чем у горожанина. Тогда будет толк.
Нужны воля и мудрость, чтобы постепенно разрушить большевистскую общину — колхоз, эту безнадежно больную корову системы: она уже давно перестала давать молоко.
Как упразднить колхозы и совхозы? Они должны отжить свой век, постепенно заменяясь фермерством, рационально организованными кооперативами, агрофирмами. Деколлективизацию необходимо вести законно, но жестко. И опять же: создано множество законов, с точки зрения формальной логики неплохих. Но они бездействуют.
Демонополизация. Признание конкуренции естественной и общественно необходимой частью экономической жизни, ее главным здоровьетворящим фактором. Защита конкуренции всеми средствами закона и общественного мнения. Жесткие экономические санкции за нарушение антимонопольного законодательства.
Монополия не только гниет сама, она тянет в пропасть и экономику, и общество. Обрекает на техническое и иное отставание. Сеет вокруг себя коррупцию, бюрократизм. Объективно подкрепляет и умножает авторитарные тенденции в общественной жизни.
Необходимо создать все условия и гарантии для того, чтобы иностранные фирмы могли действовать на нашем рынке непосредственно, были бы надежно защищены нашими и общепризнанными международными законами. Иначе нормальной экономики, как и нормальной жизни, не достичь.
Деиндустриализация — экологическая. Потребительское отношение к природе воспитывалось веками и даже тысячелетиями. Мы же, надрываясь на тупиковом общественном пути, тоже немало сделали для аксиоматизации атавизма пещерных времен, когда человек был действительно беззащитен.
Капитализм, особенно в ранней своей стадии, устами Фрэнсиса Бэкона, гордился тем, что пользуется только опытом. Отношение к мышлению, гуманизму полно презрения. Образ матери-природы уступил место образу природы-машины, природы — дойной коровы.
Сегодня более чем очевидно, что материальный и духовный мир едины. И потому так необходимы философия реальной безопасности, мировоззрение, которое базируется на вечных ценностях. Человек познает себя через природу и природу познает через себя. И никак иначе.
Любое общество, которое ставит во главу угла «принцип полезности» как принцип всеобщей эксплуатации природных и человеческих сил, безжалостно иссушает эстетические, эмоциональные, духовные способы общения между людьми, между людьми и природой.
Сколько пустынь сотворили мы? Диву даешься идиотизму, взращенному большевистскими догмами. Система, которая теряет плодородные земли, обращает пашни в пустыни, разоряет природу, убивает сама себя [ii]. И никакие идеологические обманы не в силах компенсировать эту потерю.
Но самая страшная пустыня — в нашей душе, иссушенной эгоизмом, растерзанной двойной моралью, заблудившейся в гуманистических координатах в силу разделения фокусной точки мировоззрения. Милосердие, альтруизм, честь, совесть, человеко- и природолюбие — какова доля этой вечности в душах и умах наших? Смертоподобно и дальше нарушать механизм разумности в экосистемах природы.
Уже не за горами, а вблизи, вот-вот начнутся необратимые изменения. Сначала «положим зубы на полку» из-за почвенного Чернобыля, начнем угасать от химических и других индустриальных отрав, в смоговых нечистотах.
А потом что? Потом экологическая смерть.
Демилитаризация. Время есть скорость передачи информации. Сдвинули время благодаря цепной реакции, и тихие куски урана, «горевшие миллионы лет», обрели способность сгореть в микромгновение, подвинули нас к концу света [iii]. Конец света вытворен. Голово- и рукотворно.
Но обратная дорога — не только в уничтожении накопленного оружия, не в механическом сокращении армии. Она — в переосмыслении всего того образа жизни, в котором все военное было почти неприкосновенным. И который привел нас к сегодняшнему положению. Привел, повинуясь политике и инерции, следуя надежно защищенному бездумью.
Более полувека минуло с окончания второй мировой войны, а мы до сих пор разобраться не можем, сколько же средств ушло и уходит у нас на военные нужды, куда и как именно. Ясно, что много, но сколько? Ясно, что скрывали и запутывали, заморочив только самих себя.
И так ли уж бескорыстна эта секретность, верно ли, что она направлена против потенциального противника? Если невозможно проследить все и всяческие расходы, то совершенно очевидно, что здесь широчайшее поле для любой бесхозяйственности и любых злоупотреблений. Слава Богу, что сейчас хоть как-то пытаются навести элементарный порядок в армии, борются с финансовыми и иными злоупотреблениями. Но проблема куда глубже, нежели только экономические ее аспекты. Демилитаризация должна прежде всего затронуть сознание, общественную психологию, образ жизни.
Деанархизация. Парадокс коммунистического общества: жесточайший тоталитаризм уживался с беспрецедентным анархизмом, ибо власть держалась на анархии террора, чтобы все и каждый жили в страхе. Но если вдуматься, то противоречия здесь нет. Возможность произвола сверху создает простор и для произвола на всех иных уровнях. Конечно, в иных масштабах, на ином «материале», в разных направлениях, но все равно произвола.
В системе военно-бюрократического строя нет места закону, его уважению, его действительному и строгому соблюдению. Те же законы, которые принимаются в тоталитарном обществе, выполняют две политические функции. Во-первых, они призваны хоть как-то оправдать, прикрыть, облагородить произвол «сверху». А во-вторых, дать властвующим структурам дополнительные рычаги и средства нажима на подданных, управления ими.
Отсюда мощные порывы к анархии, что проявляется в самых разных формах, от полнейшего неуважения к каким угодно нормам и правилам до пренебрежения к собственности, к труду — ко всему и ко всем, кроме себя.
Особенно опасны позывы к анархии, которые возникают на уровне духовном, в пластах политической и общей культуры. Здесь традиции анархизма у нас исторически сложились богатые и прочные, и идут они не только от Пугачева или Разина, Бакунина или Нечаева. Национальная психология издавна легко отзывалась на насилие «в благородных», как считалось, целях. Этим как раз и воспользовались российские коммунисты для захвата власти.
Здесь, пожалуй, следует обратить внимание на одно чисто российское явление. В сущности, вся освободительная борьба в прошлом шла под лозунгом “воли“, а не «свободы». «Воля» — это свобода для меня, а потом для другого, но и последнее зависит от меня, дающего волю. «Свобода» — это свобода прежде всего для другого, что и дает свободу всем.
Традиции «воли» вдохновляли на Руси не только крестьянские бунты, но и революционеров конца XIX века. Она продолжает жить в психологии современников, совершающих Реформацию, что в значительной мере блокирует путь к подлинной свободе.
Семь «Д» имеют всеобщий знаменатель—дебольшевизацию. И людей, и экономики, и культуры, и отношения к природе. Только дебольшевизируясь, декоммунизируясь, можно продвигаться вперед ко все более нормальному образу жизни.
Все, что с нами происходит, — это расплата за большевизм. Большевизм не только иституционный, тот, который ассоциируется со словами «сталинизм», «марксизм», «абсолютизм власти КПСС». Но едва ли не в той же мере и большевизм психологический, ассоциируемый с нетерпимостью, поклонением авторитетам, мифологизацией власти, постоянным ожиданием спасителя, духовным и нравственным иждивенчеством.
Он закрепил в нашей общественной психологии многие худшие черты и качества авторитарного сознания, мышления, типа личности. Но и сам сумел утвердиться во многом потому, что общественная почва для него была подготовлена предшествующими веками.
В условиях России в большевизме сплелись и вековые традиции беззакония и авторитаризма, и труднообъяснимая тяга к утопиям, и мерзость бытия, и смешение разных культурных эпох и экономических укладов на одном государственном пространстве, и зловещая череда кровавых «вождей», и многое иное.
История наградила нас идеологией нетерпимости, большевики превратили ее в государственную. И та же история, как бы наслаждаясь творением своим, продолжает безжалостно колотить копытами по дурацким черепам.
История, надо полагать, надеется, что мы поумнеем. И напрасно. Насилие — наш кислород, а свобода — угарный газ.
Страна обосновалась на обочине цивилизации. Три революции, первая мировая, гражданская, вторая мировая войны, индустриализация и коллективизация, массовый террор. Насильственно уничтожено более шестидесяти миллионов людей, в основном молодых, красивых и здоровых, родившихся, чтобы жить, творить и радоваться жизни. Их нет. Подорвана сама корневая система народа. Потому и несут нас на погост молодыми…
Говорят, что нынешние большевики «не те». Вот те раз! Это ведь они говорят, что «не те». До переворота в 1917 году они тоже говорили о свободе, демократии, справедливости и прочем. А что получилось? В наши дни большевизм, получив изрядные пробоины, пытается задраить их, и снова ложью. Снова говорят о демократии и справедливости. Как будто бы его «новые вожди» уже запамятовали, что именно большевизм оставил после себя выжженную экологическими и технологическими бедствиями землю, выжженную бесхозяйственностью и милитаризацией экономику, выжженные коррупцией и жаждой власти национальные отношения, выжженные цинизмом души людей.
Сегодня мы видим поразительную по цинизму картину многоликости большевизма. Обновленцы и ортодоксы, национал-социалисты и шовинисты. Все они до нездорового блеска в глазах клянутся в верности демократии, паразитируют на ее процедурах, одновременно обещая уничтожить ее незамедлительно, начиная с Конституции, как только придут к власти. Они и дальше будут действовать по принципу — чем хуже для страны, тем лучше для них.
Для нынешних большевиков Сталин был недостаточно крут. Многие натягивают штаны «патриотов», утверждая, что только они любят Отечество, болеют за народ, денно и нощно думают о его горькой судьбе. Но фактически идеология большевизма глубоко антипатриотична. Она всегда была такой, такой же остается и сегодня.
Это большевики выступали за поражение России в первой мировой войне. Шпионили в пользу врага Отечества. Ехали в Россию в пломбированных вагонах. Превращение мировой войны в гражданскую было их программной целью. И все ради собственной власти.
Большевики рушили национальные святыни России: даже монгольские завоеватели не позволяли себе уничтожать храмы и монастыри.
Наше сознание глубоко больно, оно опутано и добросовестными заблуждениями, и ложью. Творчество содержалось в клетке разрешенного взгляда на мир и лишь иногда дозволенных светотеней. Нравственность теряла свой первозданный смысл, ибо служила корысти. Жизнь народа ставилась на службу классовым интересам, которые выдавались за истину общественного бытия. Но «классовая правда» — ложь по природе. Лишь общечеловеческое начало может претендовать на истину.
Анализ реального состояния общества долгие годы отсутствовал, да и сегодня он несет на себе печать большевистского мировоззрения. Научные методы искоренялись десятилетиями — в угоду политике единства через насилие. Писал же Ленин, что «диктатура означает — примите это раз и навсегда к сведению… неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть» [iv].
Разрушительную миссию большевизма видели многие российские интеллигенты: Владимир Короленко и Иван Бунин, Иван Павлов и Владимир Вернадский, Николай Бердяев и многие другие.
Нобелевский лауреат академик Иван Павлов направил письмо в СНК СССР 21 декабря 1934 года: «Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было. Ведь только политическим младенцам Временного правительства было мало даже двух Ваших репетиций перед Вашим Октябрьским торжеством. Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас, и, конечно, вовремя догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались Вы, — террор и насилие.
Но мне тяжело не от того, что мировой фашизм попридержит на известный срок темп естественного человеческого прогресса, а от того, что делается у нас, и что, по моему мнению, грозит серьезной опасностью моей Родине».
Иван Бунин сказал о том же, но еще раньше, в 1924 году. Приведу его горестные слова: «Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурой. Что же с ним сделали? Заплатили за свержение домоправителя полным разгромом буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого неисчислимы…
Планетарный же злодей, осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству, равенству, высоко сидел на шее русского «дикаря» и призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие… Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее, он разорил величайшую в мире страну и убил миллионы людей, а среди бела дня спорят: благодетель он человечества или нет?» Не могу удержаться от вопроса: неужели и впрямь нынешние продолжатели дела Ульянова—Джугашвили умнее, прозорливее и ответственнее Бунина и Павлова, Вернадского и Бердяева, Короленко и Горького, сотен офицеров, убитых в гражданскую, миллионов людей, расстрелянных без суда и следствия? Однако насколько же коварна и коротка наша память.
Мы уже готовы забыть, что немедленно после октябрьского переворота были запрещены все оппозиционные газеты, начались преследования всех некоммунистических партий. Социал-демократическая партия, которую возглавлял Ленин, была быстренько переименована в коммунистическую. Была развязана братоубийственная гражданская война, в крови потоплены кронштадтское сопротивление, крестьянские восстания в Поволжье, на Дону, в Сибири.
Нам неприятно признавать, что В. Ульянов-Ленин, перед которым нас заставляли стоять на коленях, оказался убийцей с большой дороги. Именно он уничтожил нашу родинумать Россию, бросил ее, как охапку хвороста, чтобы разжечь костер «мировой революции».
Именно он санкционировал «красный террор», создание концентрационных лагерей, в том числе для детей-заложников, применение удушливых газов против восставших тамбовских крестьян. Именно он несет ответственность за бессмысленные жертвы гражданской войны.
Мы стали забывать, с какой свирепостью Ленин и ленинцы уничтожали крестьянство, дворянство, купечество, офицерство, творческую и научную интеллигенцию.
Именно у Ленина была патологическая ненависть к русскому народу, православию, культуре.
Мы как бы запамятовали, что нас сажали в тюрьмы за сбор колосков на уже убранных полях, за невыработку трудодней, за опоздание на работу, за критику властей и политические анекдоты.
Мы хотели бы забыть, что наших отцов и дедов, попавших по вине бездарного командования в плен, из концлагерей Германии переселили в советские лагеря. Сотни и сотни тысяч умерли от непосильного труда и голода.
Да мало ли еще всего, что мы упорно отгоняем от себя. Память насилуем беспамятством и топаем на выборы, чтобы проголосовать за то, чтобы нас снова унижали, оскорбляли и расстреливали.
Вспомним совсем близкое наше бытие. XX съезд, на котором нам кое-что рассказали о Сталине. Но тут же посадили в тюрьму тех романтиков, что приняли интриги в борьбе за власть за десталинизацию. Затем осудили неразрешенную «оттепель» и продолжили преследования инакомыслящих.
Но вирус сомнения совсем убить было уже невозможно. Семя недовольства прорастало и развивалось. Вспомним исповедальную деревенскую прозу. Вспомним стихи поэтов и песни бардов. Вспомним расхожие анекдоты, беседы за полночь на кухнях и многое другое.
Как прозрачно проявлялось во всем этом, с одной стороны, осознание убожества нашего бытия. А с другой — отчетливое ощущение собственного бессилия, идущее от липкого страха перед властью, равно как и от нашей лени — физической и душевной, от неумения и нежелания победить самих себя, от неуважения к самим себе, острого дефицита собственного достоинства.
«Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, то есть смотреть и доносить, — писал соратник Ильича Гусев. — Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства… Можно быть прекрасными друзьями, но раз мы начинаем расходиться в политике, мы вынуждены не только рвать нашу дружбу, но идти дальше — идти на доносительство».
Уже к 10-летию октябрьского переворота — Кольцов, столь трогательно оплакиваемый «шестидесятниками», восхищался бдительностью советского человека: «Если белый гость покажется подозрительным, им тревожно заинтересуется фракция жилтоварищества. На него обратит внимание комсомолец Большевизм — социальная болезнь XX века 31 слесарь, починявший водопровод. Прислуга начнет пристальнее всматриваться в показавшегося ей странным жильца. Наконец, дочка соседа, пионерка, услышав случайный разговор в коридоре, вечером долго не будет спать, что-то, лежа в кровати, взволнованно соображать. И все они сами пойдут в ГПУ и сами расскажут о том, что видели и слышали».
И, как бы отвечая «проклятому Западу», сколько человек тайно работает на ГПУ, Кольцов повизгивает от восторга: «Не сорок, не шестьдесят, не сто тысяч человек работают для ГПУ. Какие пустяки! Миллион двести тысяч членов партии, два миллиона комсомольцев, десять миллионов членов профсоюза — свыше 13 миллионов (миллион «чертовых дюжин»!) по самой меньшей мере. Если взяться этот актив уточнить, несомненно, цифра вырастает вдвое».
Когда нынешние аналитики пишут о перестройке, неважно, поддерживая ее или критикуя, они обходят стороной суть явления, а именно то, что новый политический курс означал исторический поворот от революции к эволюции, т. е. переход к социал-реформизму. Страна практически встала на путь социал-демократического развития. На официальном партийном уровне в начале перестройки это упорно отрицалось, в том числе и мною (иначе и быть не могло), но в жизни восторжествовала именно концепция реформ.
Как бы там ни было, но перестройка спасла страну и народ от новой гражданской войны, которую Россия уже не смогла бы пережить. Гадко и омерзительно жить сейчас. По многим причинам. Но не будь перестройки, было бы значительно гаже.
Горбачевский режим — арьергард ушедшей в подполье номенклатуры, ельцинский — авангард новой, вышедшей из подполья. В этом авангарде немало старых лиц, сумевших при уходе развернуться на 180 градусов. Но немало и новых, некоторые из них — благороднолиберальные. Их мало. Но они есть. И хочется верить, что они выведут страну на главную магистраль прогресса, имя которой либерализм. Не вина, а беда Горбачева и Ельцина, что они не достигли неокантианского и либерального озарения. Не дано. Как не достигла этого и страна в целом. Только Бог знает, когда это произойдет. Но отправная точка известна: эпоха перестройки.
В заключение хотел бы высказать несколько соображений по книге. Сила ее — в документальности. Она рассказывает о коммунизме как явлении мирового порядка, его катастрофическом влиянии на развитие человечества. Но, как мне представляется, в политологии произошло смешение понятий. Коммунизма реального нигде не было и быть не могло.
Коммунистическая теория — это утопия, игра фантазии, злой обман, игра на инстинктах, спекуляция на реальных социальных уродствах и противоречиях. Маркс и Энгельс ловко приспособили многовековые коммунистические идеи к условиям эпохи первоначального накопления капитала, объявив коммунизм конечной целью общественного развития, а рабочий класс — могильщиком капитализма.
В этой схеме русские большевики увидели спекулятивную возможность мобилизации обнищавших и бесправных масс России на свержение старого режима на основе мести и ненависти. Заманчивая мечта переродилась в уродливую практику, которую я называю большевизмом. Он интернационален, но в каждой стране приобрел свои особенности. Нацизм — в Германии, фашизм — в Италии, франкизм — в Испании, маоизм — в Китае и т. д.
Свои особенности он имеет и в тех странах, где определенные силы, называющие себя коммунистическими, не сумели прийти к власти, остались на уровне носителей спекулятивных идеалов охлократии.
Другое мое соображение вызвано распространенной неточностью в определении времени свержения большевизма в России. Советские и российские политологи за точку отсчета взяли август 1991 года — военно-фашистский мятеж большевистской верхушки.
Эту трактовку взяли на вооружение и западные политологи. Я не могу согласиться с этим.
Во-первых, смена любого строя — не одномоментный акт, а длительное вызревание чего-то нового во всех областях жизни, особенно в сознании. Агония коммунизма-большевизма (употребим такой термин) началась сразу же после смерти Сталина. Еще памятны политические кульбиты того времени. Особенно активная фаза этой агонии началась в 1985 году, с началом перестройки. Еще до 1991 года была изъята из Конституции 6-я статья, началась эпоха гласности, парламентаризма, прекращены политические репрессии и преследования церкви, возобновлена реабилитация жертв политических репрессий, закончена холодная война.
Во-вторых, разгром мятежа 1991 года — великое событие. Но без обстановки, созданной перестройкой, не было бы ни путча, ни его поражения. Большевики восстали против Горбачева, а заодно и Ельцина. Кроме того, не стоит умиляться: коммунистическая партия до сих пор правит в парламенте, правит во многих регионах, стремится к захвату президентской власти. Так что и краха еще не случилось, а торможение демократических реформ продолжается и наши студенты и школьники продолжают учиться по тем же (по содержанию) учебникам, что и раньше.
В заключение следует подчеркнуть значение, которое должна иметь «Черная книга коммунизма» в современном российском обществе. Нет сомнения, что читатель найдет ее чрезвычайно интересной. Она правдива и поучительна.
Александр Н. Яковлев, академик РАН
Примечания редакции
[i] Само собой Яковлев не замечает противоречия между «прикованными» к колхозам беспаспартными крестьянами и огромной скоростью процесса урбанизации: если крестьянин не мог уехать, то как так получилась, что большая часть деревни оказалась в городах? Но здесь — не место для рассуждений, здесь наконец все разрозненные перестроечные мифы собераются в единый антисоветский кулак. Каждый из этих мифов по отдельности не выдерживает пристального взгляда. Все вместе — сметают народы и государства с лица земли.
[ii] Отсылаем читателя к нашим наблюдениям по поводу сталинского плана преобразования природы и той печальной действительности, что мы наблюдаем сейчас:
vk.com/@beskomm-pravda-1949-kultura-sovetskoi-derevni
https://beskomm.livejournal.com/103246.html
https://beskomm.livejournal.com/105557.html
[iii] С точки зрения даже школьной физики это рассуждение — за гранью добра и зла. Но звучит красиво.
[iv] Полностью это высказывание звучит так:
«Диктатура означает — примите это раз навсегда к сведению, господа кадеты, — неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть. Во время гражданской войны всякая победившая власть может быть только диктатурой. Но дело в том, что бывает диктатура меньшинства над большинством, полицейской кучки над народом, и бывает диктатура гигантского большинства народа над кучкой насильников, грабителей и узурпаторов народной власти».
В.И. Ленин, К истории вопроса о диктатуре, 1920
Источник: newsland.com