Денис Соколов: дагестанские латифундисты мало чем отличаются от кокаиновых баронов в Латинской Америке.
«Наступление технологичного, централизованного советского государства на сельские общины Дагестана – в горах и на равнине – к моменту ликвидации колхозов остановилось на разных стадиях. Те, кто в большей степени уступил государству, оказались в проигрыше. А те, кто приватизировал распадающееся государство – в выигрыше. В проигрыше оказалось большинство, и фиксация сложившихся “де-юре” прав собственности на землю – это создание “банановой республики”. Большинство дагестанцев с таким положением вещей не согласится».
Старший научный сотрудник РАНХ и ГС Денис Соколов в интервью КАВПОЛИТу рассказал о формировании сословного общества в Дагестане, о том, как российская власть в очередной раз победила собственный средний класс, и почему инвестиции – это не кредиты и не субсидии, а плата баронам за войну.
Типология земельных отношений
– Денис, недавно глава Дагестана Рамазан Абдулатипов поручил правительству республики «в течение нескольких месяцев проработать механизмы введения частной собственности на землю». Мы собираемся расспросить вас о сложностях и перспективах этой реформы. Но для начала давайте разберем какой-то типичный земельный конфликт, чтобы на конкретном примере рассмотреть проблему в целом.
– В Дагестане несколько типичных сюжетов, которые возникают вокруг прав собственности на землю. Все эти варианты конфликтов довольно подробно описаны и в научной литературе, и в СМИ.
Если коротко их классифицировать, условно спускаясь с гор на равнину, то это, во-первых, довольно конфликтная процедура реституции собственности в горах. С этой задачей большинство горных джамаатов справились. Отток населения на равнину и низкая цена земли сельскохозяйственного назначения этому способствовали. Напряжение возникает только при распределении дефицитной земли, предназначенной для жилищного строительства.
Во-вторых, это сады в горных долинах, которые чаще всего после ликвидации колхозов возвращались наследникам, если это было возможно. Проблемы появились из-за строительства ГЭС (Ирганайской, Гоцатлинской), поскольку администрация не смогла корректно провести компанию по выплате компенсаций за затопленные садовые участки и домостроения.
В-третьих, земли в предгорьях – под овощеводство (например, Левашинский район, Акуша, Кадарская зона) – были распределены между работниками колхозов как приусадебные участки. Интересы сельских обществ и «хакумата» столкнулись сразу. Как и в случае с садами работали земельные комиссии.
В Кара-махи была создана ликвидационная комиссия колхоза под руководством лидера джамаата Мухтара Атаева, давшая чуть ли не единственный пример справедливого распределения колхозного имущества. Институциональное творчество джамаатов в некоторых случаях привело к настоящим микрореволюциям.
В-четвертых, сады и виноградники на равнине прошли «квази-паевую» приватизацию, пересмотр ее результатов, а чаще всего это формирование крупных виноградных садов в интересах представителей политической элиты, в том числе производителей алкоголя – основной источник конфликтов на этих землях.
Наконец, в-пятых, пашня и зимние пастбища преимущественно остались за преемниками председателей колхозов, зависимых от глав горных районов и сельскохозяйственных властей. Оснований для реституции там не было, а для паевой приватизации, на которую республика объявила мораторий, не было политических ресурсов у колхозников. По мере продажи этих земель под видом аренды стали разворачиваться конфликты.
И не надо забывать, что вся эта драматургия разворачивается на территории кумыкских, ногайских и русских муниципальных районов, коренное население которых претендует на коллективную земельную собственность на эти земли. За исключением русских, которые массово выехали в 1990-х, начав уезжать еще в 1970 – 1980-х. Кумыки и ногайцы тоже мигрируют, например, на север Западной Сибири, но воспринимают это как временный, вынужденный отъезд на заработки, связанный с политическим и экономическим давлением горских переселенцев.
Если говорить о земельной реформе в отношении сельскохозяйственных угодий, то основные проблемы на равнине. Трудно представить, как распутать этот клубок перекрестных прав собственности (когда, не сильно преувеличивая, на один и тот же участок земли, изъятой у сельского общества, например, кумыкского села Нижнее Казанище Буйнакского района, претендуют еще два джамаата и столько же олигархов) без эффективной системы правосудия и при деградации других государственных институтов.
Доказательства этой деградации случаются каждый день. Судебная система выступает, скорее, как клиринговая организация, а государство оказывается на стороне «своих».
В Дагестане сложнейшая ситуация. Наступление технологичного, централизованного советского государства на сельские общины в горах и на равнине к моменту ликвидации колхозов остановилось на разных стадиях. Те, кто в большей степени уступил государству – естественно, на равнине – оказались в проигрыше. А те, кто приватизировал распадающееся государство – в выигрыше.
В проигрыше оказалось большинство, и фиксация сложившихся «де-юре» прав собственности на землю – это создание «банановой республики». Большинство дагестанцев с таким положением вещей не согласится.
Тидиб: джамаат против ГУП
Одна из свежих иллюстраций – история противостояния сельского общества гидатлинского села Тидиб и выходцев из гидатлинских же аулов, но уже вошедших политическую элиту республики, получивших контроль над кутаном, называющимся «ГУП Тидибский» в Кумторкалинском районе.
В 2000-2001 гг., когда началось субсидирование сельского хозяйства – поддержка племенного животноводства, например. В то время первым вице-премьером в республике был выходец из селения Гента Шамильского района Гитинамагомед Гаджимагомедов, который позже возглавил дагестанское отделение «Россельхозбанка».
Совхоз «Тидибский» был перерегистрирован в ГУП и стал получать бюджетную поддержку по несколько миллионов рублей в год.
Это стандартный для дагестанской равнины вариант финансирования и функционирования кутана в интересах довольно узкой группы людей, куда обычно входит руководство горного района, сельскохозяйственного предприятия, сельхозуправления, министерства сельского хозяйства и «Россельхозбанка».
До последнего времени жители Тидиба не были в курсе этих схем – при перерегистрации там провели обычное де-факто фиктивное, но по прошествии времени претендующее на законность собрание трудового коллектива, после чего вопрос о форме собственности предприятия публично больше не поднимался.
Но в 2007-м году по техническим причинам ГУП нужно было перерегистрировать еще раз. Появилась публикация об этой регистрации в местном издании. И тема всплыла. Тогда-то джамаат Тидиба и включился в эту историю.
Сначала выступила группа молодежи, которая собралась заниматься сельским хозяйством, в том числе – откормом крупного рогатого скота. В горах заниматься животноводством тяжелее, чем на равнине, особенно, если нет собственной кормовой базы – поэтому сразу вспомнилось о том, что у села есть кутан. И тут же выяснилось, что его уже как бы и нет.
Очень скоро по лидерам молодежной протестной группы был нанесен удар по стандартной для республики схеме. Некоторые из них неожиданно оказались «неправильными» мусульманами.
Один человек был убит в КТО, и это при том, что Тидиб – село исключительно суфистское, тарикатское. Помню удивление в Махачкале, которое вызвала КТО в Тидибе. Но это тоже типичная ситуация, – например, группу активистов, протестовавших против безвозмездного изъятия земель селения Ботлих под воинскую часть, тоже пытались обвинить в «ваххабизме».
В результате, тидибская молодежь из игры вышла: кого-то вытеснили, кого-то запугали. Но тут подключился джамаат коренных тухумов Тидиба – это не просто сельская община, а джамаат как некий общественный орган власти. Его представители – уважаемые взрослые люди.
Они стали действовать по-своему – через суд. В этом году дагестанский суд отказал им в иске по истечению срока давности, не проверив достоверность предоставленными ответчиками документов. Следующую судебную инстанцию сельчане тоже проиграли.
При этом борьба за землю не закончена, она, скорее всего, только начинается.
Так что, если мы говорим о формировании частной собственности на землю, то должны понимать, что в этих условиях она, мягко говоря, не будет до конца легитимной.
Здесь сам собой напрашивается вариант возращения земли сельской общине. С использованием политической воли и даже специального «земельного суда». И уже после этого джамаат должен решить дальнейшую судьбу сельскохозяйственных угодий. Это одна сторона истории.
Другая – заключается в том, что ГУП «Тидибский» находится на территории Кумторкалинского района. Это кумыкский район, у которого есть собственная власть, свои интересы, что тоже добавляет в ситуацию противоречия.
Возможно, джамаату Тидиба проще решить вопрос с джамаатом кумыкского села. В таком случае есть шанс придать правовой статус земле и легитимизировать дальнейшие операции с ней.
– Джамаатам сложно будет договориться. Все-таки разные районы, разные интересы…
– Да, это будет очень непросто сделать – там настолько все перепутано… Я бы сказал – практически невозможно придать легитимность собственности в этой игре «с нулевой суммой».
Договоренности между джамаатами – довольно хрупкая конструкция. Есть крупные и мелкие игроки. Одни не заинтересованы в этих договоренностях в краткосрочной перспективе, другие – в долгосрочной.
А способов, чтобы их разрушить – очень много. Поэтому даже при хорошем решении все балансы очень условны.
– Но если «практически невозможно», то что дальше? Есть ли в принципе решение у земельного вопроса?
– Хорошего решения на сегодня нет. Это первое.
Второе. Если говорить об экономической эффективности земли в Дагестане, то это две экономические модели, которые мы давно уже обсуждаем.
Первая модель – фермерские хозяйства и кооперативы, как, например, в Испании. Эта модель требует глубокой институциональной реформы и невозможна без ущемления интересов политической элиты. Либо демонтаж новой аристократии происходит централизованно, как это делали в Сингапуре или Тайване, либо через революцию.
Внутренняя политика в Российской Федерации пока способствует формированию сословного общества как стратегии сохранения стабильности режима. А революция – дело опасное, особенно в Дагестане, она может закончиться крестьянской войной, которая не оставит места для прогрессивных реформ.
Поэтому пока реализуется вторая модель. Когда политическая элита создает крупные агрохолдинги, ориентированные на большие обороты, высокие технологии, удаленные рынки сбыта и высокий уровень капитализации. Это виноградники, фруктовые сады, овощеводство и рисоводство. Для пшеницы, для других зерновых есть территории с лучшими природными условиями.
При этом земля должна доставаться за минимальную плату, труд должен быть дешев, фискальные издержки минимальны. То есть владелец таких плантаций мало отличается от кокаинового барона в Латинской Америке.
Вкладывать деньги в орошение и восстановление рисовых чеков сейчас вряд ли кто будет в больших масштабах, учитывая очень сложную ситуацию с правами на землю, необходимость ежегодных инвестиций в оросительную систему и рыночную конъюнктуру. К тому же для этого нужны большие объемы земли.
Для обсуждаемого бизнеса нужны технологии «под-ключ», со сравнительно большими инвестициями «на старте», поскольку они бюджетные, и минимальными эсксплуатационными рисками.
Земля вполне подходит для выращивания винограда и фруктов с овощами. То есть, эффективное использование земли в Дагестане – это производство упомянутых культур по современным технологиям, как это делали в Кабардино-Балкарии при [экс-главе КБР Арсене] Канокове.
Warlords, дружины и народ
Эта модель связана с продолжением формирования сословного общества.
Первое сословие – новая-старая политическая номенклатура. За последние 25 лет они сформировали немногочисленный, супербогатый, жесткий и сильный в военном плане класс финансовой суперэлиты – людей, которые контролируют финансовые потоки.
Они вне этничности, вне религии. Это очень функциональная, конкурентоспособная группа, которая удерживает финансы и ресурс насилия. Это warlords, типичным представителем которых был Саид Амиров, и его нейтрализация – просто возможность для других поделить империю.
Крупные бюджетные инвестиции пойдут через этот класс (других партеров федеральный центр все равно не видит), и, скорее всего, не будут эффективными.
Но это и не нужно: никто не рассчитывает на возвращение инвестиций – это не кредиты и не субсидии, это – плата баронам за войну. Российская власть в очередной раз победила собственный средний класс и должна расплатиться со своими «полевыми командирами».
Многие кланы, семьи сохранились еще с советских времен. У них есть свои внутренние правила игры (смесь бюрократических практик и криминальных понятий), – достаточно устойчивые, они не меняются после каждой смены власти в республике.
Аресты, судебные разбирательства, политическая борьба за кресла градоначальника – это внутрисословная борьба за ресурсы и власть, она не имеет никакого отношения ни к демократии, ни к правосудию, ни к остальным двум сословиям, формирующимся одновременно с первым.
Второе сословие – это клиентела первого. Служба безопасности, финансовый менеджмент, приближенные односельчане, управляющие виноградниками или тепличными хозяйствами, арендаторы кутанов, таможенных переходов и постов на трассах, застройщики и подрядчики.
В условиях деградации государственных институтов со вторым сословием будут расплачиваться (и расплачиваются) долей в добыче – небольшими садами, должностями сборщиков арендной платы, пятнами под застройку и так далее.
Часть этого второго сословия – сегодняшние арендаторы равнинных земель, отнесенных к землям отгонного животноводства. Если их добровольно/принудительно заставят выкупить арендуемые участки в собственность, они станут заложниками системы – легитимность их прав будет продолжаться столько, сколько будет у власти первое сословие.
Численность второго сословия (численность первого – десятки) несколько тысяч человек, плюс несколько десятков тысяч вооруженной охраны, которая тоже будет в привилегированном положении по сравнению с остальным населением. Полиция уже сейчас частично выполняет функции ЧОПа для политической элиты, особенно когда обеспечивает безопасность кортежей или в латиноамериканском стиле охраняет частные дворцы на берегу к северу или к югу от Махачкалы.
Третье сословие – это все остальные жители республики. Фермеры, торговцы, пенсионеры, простые крестьяне, разнорабочие и низкооплачиваемый персонал. Конечно, будет разница между условно «бюджетниками» и теми, кто вообще никак не защищен связями с первым и вторым сословием, и не имеет никаких постоянных доходов. Но постепенно «бюджетники» останутся только в охране.
На сельскохозяйственных работах будет занято ограниченное число достаточно квалифицированных рабочих, остальных вытеснит механизация и дешевый, почти рабский труд разнорабочих. Уже сейчас в теплицах и на птицефабриках используется труд мигрантов из Средней Азии и Китая. А с развитием кризиса обнищание собственного населения пополнит рынок труда. В общем, это будет история не для фермеров.
Особенность Дагестана в том, что в одном джамаате, даже в одном тухуме могут быть представители и первого, и второго, и третьего сословия.
Банановая республика?
Решение земельного вопроса в пользу быстрого формирования частной собственности – для того, чтобы прикрыть создание этих, по сути, плантаторских латифундий – приведет к тому, что Дагестан может стать «банановой республикой».
При этом вопрос, насколько это долговечная конструкция, остается открытым. Революции регулярно сотрясают такие политические системы.
В Дагестане проживает, как минимум 2,5 миллиона человек, которым надо как-то кормить свои семьи. Дагестанцы – пусть за последние десять лет образование и трудоспособность там падали – не привыкли к тому, чтобы их ни о чем не спрашивали.
Хотя для люмпенизации сельского населения, надо сказать, очень много было сделано. В том числе в последние годы, когда из-за «левых» инвалидностей и разных дотаций сельскохозяйственная деятельность потеряла всякий смысл.
Подтверждение того, что население республики не смирилось и не смириться с участью новых пеонов (зависимые крестьяне в Латинской Америке – прим. ред.), – распространение ислама среди сельских и городских жителей (причем вне влияния ДУМД), рост протестных настроений, формирование параллельной системы правосудия, основанной преимущественно на шариатском праве.
Дагестан может стать «банановой республикой» только на время. Потом, скорее всего, случится жесткий катаклизм. Потому что вряд ли люди, которые помнят, где находятся земли их отцов, согласятся просто так их отдать.
Это сегодня политическому классу республики нужны деньги, и при быстрой приватизации они могут их получить. Вероятно, будет стремительно создан искусственный класс землевладельцев. Но с легитимностью их прав на землю население никогда не согласится.
Собственно, история с Тидибом и со многими другими селами Дагестана – об этом. И невнимательность власти к таким сюжетам чревата нарастанием социального напряжения. Особенно на фоне падения доходов населения.
– Но открыто ли еще окно возможностей? Не сформировался ли уже этот класс землевладельцев – корпорация, которую чрезвычайно сложно будет разрушить?
– Вопрос заключается в том, возможно ли при прекращении финансирования из бюджета сформировать финансовые потоки, которые позволят удерживать монопольную политическую власть warlords?
Если ресурсов хватит, мы получим условную «банановую республику» в составе РФ – с довольно устойчивым режимом на первом этапе.
Если же этого ресурса окажется недостаточно, тогда серьезной угрозой и заказчиком смены элит может выступить проигравшие warlords, их клиентела и «полевые командиры» нового поколения. Они и ориентированные на исламские ценности горожане – готовое «рабочее тело» исламской революции. А лидеров и военных профессионалов с избытком может поставить ИГИЛ.
– То есть переход к частной собственности в любом случае будет сопровождаться серьезными конфликтами?
– Любое перераспределение ресурсов всегда конфликтно. Здесь вопрос не в том, кто виноват. Просто Дагестан – самая сложная в этом смысле республика: очень запутанный земельный вопрос, огромное количество претендентов, экономически по-разному ориентированных игроков, множество этносов, религиозных движений…
Тут все вперемешку, слишком сложная мозаика и динамика. Ситуация уникальна для мира, не то что для Российской Федерации.
– Получается, с одной стороны есть мораторий, который препятствует эффективному использованию земель, с другой…
– …Мораторий на приватизацию земли де-факто не соблюдается. Под зонтиком моратория де-юре на самом деле ведется распределение земель.
– Что остается – возврат к социалистической модели распределения земель, когда они принадлежали сельским обществам?
– Но только обществам, а не государству, как в СССР. Здесь важно не впасть в другую крайность: мол, давайте отдадим землю государству, чтобы не досталась собственникам.
Лукавство этой идеи заключается в том, что государственные институты находятся сейчас в руках этих самых warlords. То есть государство не является некой идеальной категорией, которая вершит правосудие и так далее.
Государство – это люди, которые купили или захватили определенные политические статусы и распоряжаются основными финансовыми потоками. Министерство сельского хозяйства – это государство, Росреестр – государство, «Россельхозбанк» – государство. Глава района – вроде бы муниципальная власть, но он тоже «под государством».
Можно и дальше перечислять: спикер парламента, председатель правительства, министр – все это государство. Но у всех есть свои частные интересы. И получается, что государство в большинстве случаев действует именно в этих частных интересах. По сути, оно приватизировано.
Поэтому передача решения вопросов государству – это в какой-то степени тавтология. Эта прерогатива и так у государства.
Но, когда говорят о том, что нужно оставить земли государству, я понимаю, о чем речь. В таких случаях разговор идет о том, чтобы не делать необратимых шагов.
Кому и зачем нужна частная собственность на землю
Потому что формирование частной собственности – это во многом необратимый шаг. После продажи земли появится еще один собственник, у которого будут веские основания на владение землей. И соответственно, интересы тех, кто сейчас претендует на эту землю, будут нарушены. Причем будет пройдена точка невозврата.
Перспектива государственной собственности привлекает тем, что оттягивает мгновение, после истечения которого решить вопрос в рамках хоть какого-то правового поля будет уже невозможно. Тут надежда, скорее, не на государство, а на время.
Сторонники формирования частной собственности апеллируют к российским законам, мировому опыту, невидимой руке рынка, либеральным идеям и экспертам Всемирного Банка и утверждают, что частная собственность эффективнее. И это так, но институт частной собственности не ограничивается оформлением «зеленки» за взятку.
Никто из политических игроков не ставит себе задачу развития залогового рынка в Дагестане. Потому что инвестиции пойдут только тогда, когда собственность будет легитимной, а не просто частной «по бумагам».
После переоформления аренды в собственность может быть, например, увеличена кадастровая стоимость земли, как это произошло в Московской области, и владение землей станет дорогим удовольствием.
Те, кто сейчас является бенефициаром политической системы, кого принято называть элитой – заинтересованы в частной собственности, поскольку это способ капитализации их нынешнего политического положения.
Сегодня они наверху. Но ситуация перестает быть стабильной. И им нужно использовать свои возможности, чтобы продать землю и получить деньги.
Понятно, что при том уровне развития государственных институтов, который существует в Дагестане и в России в целом, весь процесс формирования частной собственности будет суперкоррупционным. А это тот финансовый поток, который можно освоить. Они это делать умеют, тут они абсолютно конкурентоспособны. Поэтому элиты заинтересованы именно в этом.
Я сознательно опускаю тему поселений на кутанах. Она, с одной стороны, обладает огромным собственным конфликтным потенциалом. А с другой – нейтрализует потенциал консолидации горных и равнинных сельских обществ в борьбе за свои права. Все время есть риск трансформации социального протеста в гражданскую войну с элементами геноцида.
– И все же, выходит, самый простой путь – «банановая республика»? Все остальные варианты – очень уж сложные. А для «банановой республики», в принципе, все готово…
– Да, это уже рабочий вариант. Допустим, если проплыть на катере вдоль побережья к югу от Махачкалы – хотя и к северу тоже – можно увидеть прекрасные частные пляжи с частными причалами, которые охраняются полицией, то есть государством. Это очень напоминает африканскую страну.
Уровень развития институтов, конечно, располагает к варианту «банановой республики».
Другое дело, что не все так просто. Дагестан – довольно сложная конструкция. И хотя уровень образования, да и культурный уровень населения, как я уже говорил, за последние 20 лет сильно снизился. Но там все равно достаточно много образованных людей, развивается ислам.
В Дагестане есть и идеологическая, и интеллектуальная, и даже экономическая база для того, чтобы сопротивляться превращению в «банановую республику».
Источник: kavpolit.com