Что так все накинулись на Евгению Васильеву? Ищут-рыщут по колониям, подозревают, что улизнула от тягот и невзгод наказания; хотят, чтобы тягот и невзгод у нее было столько, сколько у Pussy Riot в мордовских лагерях. Причем тут едины левые и правые, старые и малые. Можно сказать, что мстительное желание зла Васильевой – наша духовная скрепа.
Что-то в этом желании не то.
Во-первых, история отношений Васильевой с министром обороны – это история любви, а к таким историям мы, за исключением совсем уж отпетых старых дев, относимся снисходительно. Найдите в Гугле снимок Васильевой времен знакомства с Сердюковым – и все поймете. Это не просто любовь, а любовь-архетип: мальчик из класса “В” влюбляется в самую породистую блондинку из класса “А”. Такая любовь тем более должна вызывать симпатию.
Во-вторых, к осужденным у нас относятся добродушнее, чем к подсудимым. Типа, срок получила, не отвертелась, на зону отправилась? Ну и черт с тобой, что пристроили в блатную хлеборезку.
В-третьих, Васильева – женщина. А в паре жуликов (лиса Алиса – кот Базилио) русский народ склонен женщину скорее прощать. Алиса симпатичнее Базилио, но с Васильевой вышло наоборот.
И не объясняйте это тем, что Васильева демонстративно, напоказ, с каким-то особым цинизмом вульгарна (взять ее картинки, стишки, клипы). Да Россия вообще повенчана с пошлостью мира! Вон, Стас Михайлов, который уж точно ничем Васильевой не лучше, – а его нация обожает!
Словом, непонятки.
Непонятки еще и потому, что поблажки Васильевой ощущаются как санкционированные свыше, с самой высокой кремлевской звезды, – а нет такой гадости, идущей оттуда, которую русский народ не одобрил бы большинством голосов. Что закон Димы Яковлева, что война с Грузией или конфликт с Украиной, что потенциальный запрет Интернета. Мы вообще по своему устройству аморфны, пластичны, конформны. Мы принимаем любую форму, от конфетки до какашки, какую нам придает очередной властелин. У нас это способ выживать. Француз идет на баррикады, скандинав упирается рогом либо плугом, а русский податливо меняет форму, – зато нас невозможно убить, как невозможно убить пластилин.
И неприятие случая Васильевой (а параллельно – неприятие решения сжигать санкционные продукты, чем, опять-таки, возмущены либо озадачены решительно все) означает, что у российской аморфности есть пределы. Внутри нашего пластилина есть камни и, возможно, битые стекла, которые могут резануть если не горло, то руки лепящего из нас горбатого.
Возмущение, гнев, недоумение по поводу сжигаемых санкционных продуктов вызвано тем, что нарушено национальное табу: когда есть голодные, еду выбрасывать нельзя. Мы все ударены войной, а в Питере все ударены блокадой. Невозможно представить, чтобы Жданов, случись перехватить в блокаду немецкий обоз с продовольствием, дал бы приказ уничтожить “пищу врагов”. Да, сталинские соколы бывали людоедами идейными, но не природными.
В случае же с Васильевой нарушено другое русское табу: баба слуги государева не должна вертеть государством. В паре Васильева-Сердюков экс-министр воспринимается как подкаблучник, которого любовница взяла в оборот. И вот он ей мечет под ноги закрома Родины. Даже под арестом Васильева живет в шикарной квартире, гуляет по магазинам с охраной – значит, государством продолжает вертеть. И пока нам Васильеву не покажут в колонии, сбросившей килограммов 20, шьющей рукавички под прицелом вэб-камеры по 12 часов в день без выходных, – никто не поверит, что она не продолжает вертеть государством. Это табу можно считать сексистским, но оно существует. В Людмиле Нарусовой злили не наряды и тюрбаны, а ощущение, что она принимает за мэра Собчака решения. В Раисе Горбачевой злили не шляпки, а ровно то же самое – ощущение, что поставила мужа под каблук.
Вот почему поиски пропавшей при отправлении наказания Васильевой так дружны: Васильева воспринимается как санкционный продукт, который государство вроде бы “запретило”, но который отправился на вечеринку, где радостно скачут государевы слуги в эксклюзивных часах.
Васильева и сжигаемые продукты – это маркеры, определяющие пределы и свойства русской матрицы, которая кажется человеку со стороны абсолютным пластилином, который можно сколько угодно мять.
Выясняется: не сколько угодно.
И выясняется: те, кто мнут, все меньше это понимают и все чаще ошибаются.
Может быть, потому, что те, кто тратит миллионы на часы, перестают понимать тех, для кого картошка по 20 рублей – удачная покупка.
Дмитрий Губин
Источник: rosbalt.ru