“Путинизм соткан из трех конфликтующих нитей: красной, белой и коричневой, – пишет журналист The Economist Эдвард Лукас в колонке для британской газеты The Times. – Он прославляет достижения СССР (“красный”), в особенности военную победу над Гитлером. Он чтит царскую империю (“белый”); РПЦ канонизировала убитых Романовых. Однако Россия функционирует сходным образом с фашизмом (“коричневый”): политическая и бизнес-власть смешаны между собой, СМИ жестко контролируются, существует культ личности, а спецслужбы вторгаются в личную жизнь”. 

“Эти три традиции, – продолжает журналист, – разделяют презрение к либерализму и подозрительность к внешнему миру, переходящую в ксенофобию”. Однако, как считает автор, “столетие большевистской революции 1917 года подвергнет различия этих традиций – и неопределенный подход Кремля к истории – большому, возможно фатальному, испытанию”. 

Современная Россия имеет “шаткие основания”, а потому ей недостает “легитимности”, полагает Лукас. “Ее наземные границы и властные структуры – скорее плод деятельности Ленина и Сталина, но она не может ни принять, ни отвергнуть этих лидеров, поскольку много вопросов касательно 1917 года и его последствий остались без ответа, – пишет автор. – Главным образом: могут ли достижения революции – всеобщая грамотность, индустриализация и урбанизация – оправдать миллионы утраченных и загубленных жизней, культурное разрушение и изоляцию России от общеевропейского мейнстрима?” Журналист практически уверен, что нет. 

“Подход Владимира Путина состоит в том, чтобы осуждать революцию с принципиальной точки зрения (и это мудро с его стороны, учитывая некомпетентность, коррупцию и застой его режима), – говорится в статье. – Это созвучно с главным посылом Кремля о том, что альтернативой авторитаризму – что очень удобно – является хаос; а россияне этого наелись в 1990-е”. Путин, подытоживает Лукас, “критикует большевиков за унизительный мир, который они заключили, чтобы окончить войну, и в то же время хвалит мощь государства, которое они построили”. 

“Вместо того чтобы разрешить эти парадоксы, он пытается приглушить их, призывая к “гражданскому согласию и примирению” между белыми и красными и намекая на то, что провокаторы пытаются тащить “расколы, злобу, обиды и ожесточение прошлого” в современную российскую жизнь”, – отмечает автор. 

“Путин избегает подлинного вопроса, – считает Лукас. – И белые, и красные были (за немногочисленными исключениями) ужасны и неправы, просто по-разному. Важная революция в 1917 году состоялась не осенью, а весной, когда царь отрекся от престола и недолго продержавшееся у власти либеральное правительство Александра Керенского ввело реформы, например, свободу слова и собраний”. 

“Большевистская революция, – продолжает Лукас, – была не против царя: она была против лучшего (и, возможно, единственного) шанса России в прошлом столетии на то, чтобы стать свободной, процветающей капиталистической демократией с верховенством закона”. 

“Эту же перспективу Путин стремится раздавить сейчас, – пишет в заключение автор. – 1917 год для него столь опасен не из-за различий между белыми и красными, а из-за их сходства: обе стороны предлагали исторический тупик, как и он сам”.